Исповедь бывшего хунвэйбина - [22]

А еще позже, в 1975 году, жизнь еще больше подтвердила, что я был прав. «Дело о черной контрреволюционной живописи», продемонстрированное в зале Всекитайского собрания народных представителей, еще раз сказало людям о том, что тезис об «антипартийной живописи», использовавшийся против художников тоже был великим изобретением.

Орел с кошачьей головой, с одним открытым и вторым закрытым глазом, нарисованный Хуан Юнюем разве не являл собой реакционную аллегорию, направленную «против реализма, выражавшую пренебрежение к тому, что видишь собственными глазами»?

Картина Хуан Чжоу «Два ослика» отражала революционную тему — нести большую ответственность длительное время. Но разве, несмотря на это, не содержала реакционную аллегорию, скрывающую мысль «смотреть в перспективу и не видеть выхода»?

Есть еще картина какого-то автора «Тигры гневаются», разве она не аллегория, имеющая отношение к Линь Бяо?

Не буду подробно описывать весь разнообразный энтузиазм движения, который мы видели на своем пути. Остановлюсь лишь на некоторых.

Проходя мимо райкома, мы наблюдали как перед специальным разделом дацзыбао революционные массы избивали человека. У него уже беспомощно болталась голова, а его тянули и толкали то в одну сторону, то в другую. Было ясно видно, что били его долго, он полуживой, едва держался на ногах.

Все сразу остановились посмотреть эту сцену. Немного понаблюдав за происходящим и послушав разговоры, мы уяснили суть происходящего. Стало ясно, что его били за несколько рисунков, находившихся в специальном разделе дацзыбао за его спиной.

Это были рисунки под названием «Новое издание путешествия на запад».[15] С виду нарисовано очень добротно, потрачено, видать, немало времени. Исполнено скрупулезно, блестящий замысел, рисунки исполнены тушью. Основной смысл: «В наши дни восторженно встречают Сунь Дашэна, но причина его прибытия на сей раз двусмысленна и туманна». Царь обезьян Май на всем своем пути борется с негодяями и нечистью, выступающей против партии и социализма, в многочисленных схватках добывает «трудные победы». Потом отправляется к мудрейшему высочайшему бесконечному будде Амитабе получить три совершенных канона, чтобы углубить тактику борьбы, после этого «Золотая обезьяна ощутила прилив энергии к карающему мечу. Космос очистился от пыли».

Содержание вроде бы революционное. Среди рисунков один такой: Будда Амитаба с огромным животом, важно восседая на почетном месте цветка лотоса, передает царю обезьян Май три тома совершенного канона, назначая его на важный пост. На корешке каждого тома блестящими золотом иероглифами написано: «Собрание сочинений Мао Цзэдуна».

— Ты псевдореволюционер, на самом деле ты порочишь председателя Мао!

— У тебя собачья смелость, взял да и изобразил нашего великого вождя председателя Мао в виде пузатого хохочущего будды! Да ты же заслуживаешь тысячу смертей!

— Ты думаешь, что революционные массы — дураки, не разглядят твои реакционные аллегории?

Настроение масс возбуждено, их возмущение трудно унять. Тот человек, как бы его не пинали, не смел даже рот открыть. Это был еще один конкретный пример использования живописи против партии в классовой борьбе.

Я тогда еше раз в глубине души стал размышлять: у революционных масс глаз острый, душа открытая, как стремительно они выросли на практике классовой борьбы. Этот тип настоящий контрреволюционер. Нам все понятно, что он замыслил, пусть не думает, что он такой хитрый.

— Ну и поделом тебе! Так и надо! Кто позволил тебе так нагло поносить председателя Мао!

Ван Вэньци тем не менее тихо сказал мне на ухо:

— Возможно он излишне горячо излил свой революционный пафос и не нашел пути для выхода из затруднительного положения?

— Как ты можешь говорить такое? Посмотри на каком месте он это затеял, кивнул я в его сторону.

То, что я увидел и услышал в первой половине дня, основательно пополнило мои знания о классовой борьбе, в моем сознании произошел большой скачок, теперь я уже сам мог наставлять других.

— Хватит смотреть! Нет тут ничего интересного! Столько увидели и еще не насмотрелись? Быстрей пошли! Пошли быстрей! — шумел Шао Гэньсян, собирая свой рассыпавшийся отряд.

Мы снова построились и двинулись в городское управление общественной безопасности.

Когда мы подошли к перекрестку с Центральной улицей, встретили заслон незнакомых людей. Склонившись, они стали разглядывать нашу обувь, смотрели так, что нам стало не по себе.

— Ты!... — один из вожаков показал пальцем на Шао Гэньсяна, приказал ему, — снимай обувь! — тон был настолько строгий, что, казалось, сделай малейшую попытку не подчиниться, и тебя сразу начнут колотить.

— Зачем? Что вы хотите делать? Мы тоже революционеры... — Шао Гэньсян, полагаясь на то, что нас больше, надменно кося глазами, ответил на приказ того человека.

— Пустые слова, приказывают разуться, значит разувайся!

— А если не разуюсь, тогда что?

— Посмеешь не снять свою обувь? Да на ней же контрреволюционный лозунг!

— На... обуви?!

— На обуви тоже появились контрреволюционные лозунги!

Таким образом реакционный азарт перешел всякие границы. Контрреволюционные методы действий дошли до крайностей.