Испорченная кровь - [60]

На уроках в классе Кизель был очень строг и вызывал «белых чертей» чаще, чем другие учителя, причем не щадил и своего подопечного Мишу, желая предупредить всякие разговоры о том, что он ему потакает: и стоило Мише уронить перо, засмеяться или кашлем перебить речь учителя — тотчас звякал звонок, и вбегали «черти» с розгами. Но Миша переносил удары с радостной готовностью, ибо страдал по воле господина Кизеля, и хотя лицо мальчика искажалось от боли, несмотря на ее фиктивность, он, получая удары розгой, взирал на господина Кизеля с глубокой преданностью; а Кизель, маленький, строгий, равнодушно поглядывал в окно, и чело его круглилось под напором неотвязных дум.

Миша принял, нет, более того — он жадно впитал, усвоил все идеалы, которыми Кизель увлек его юную мысль: не только утверждение о фиктивности боли и мнимости порядка предметного мира, который в действительности есть не что иное, как порядок нашего духа, но и все то, что Кизель наговорил ему в виде предисловия к лекциям о германской мечте, а именно, что материальные формы окружающего мира, в том числе и собственного нашего тела — лишь видимость, и что все предметы, воспринимаемые нашими органами чувств, не имеют никаких материальных признаков, они не светлые и не темные, не цветные, не бесцветные, у них нет ни веса, ни протяженности, нет абсолютно ничего из того, что нам говорит о них наше восприятие. Жизнь Миши превратилась в странную фантасмагорию, и только чувства, питаемые им к Кизелю, были реальными; все же остальное — призрачно.

— По словам Библии, вначале был мрак над бездной, — учил Кизель. — Но поспешим добавить, что это состояние никогда и не менялось, вселенная по-прежнему окутана мраком и будет окутана им всегда. Это мы придаем свету свет, это сила нашего зрения создает в пространстве то сияние, которое ослепляет нас, когда величественный Гелиос, как говорит наш Шиллер, катит по небу в золотой своей колеснице. Не солнце, не луна, не лампа вечерняя озаряют нас светом — мы это делаем сами. Куда бы мы ни обратили взор — всюду там воссияет свет во всем его многоцветном великолепии, но светит он только для нас, и стоит нам закрыть глаза рукой, все тотчас погружается во мрак. Бесспорно, то, что мы видим свет и краски, имеет причиной и нечто иное, лежащее вне нас, но это нечто — не светлое и не многоцветное. Закройте глаза и сильно нажмите на них пальцами: и что же — разве при этом нажатии вы не получили сильного светового и цветового ощущения, пусть хаотического? А ведь пальцы, вызвавшие это ощущение, не светлы и не многоцветны. Так же не светло и то, что мы называем световым лучом, не красочно то, что мы называем цветом. Темен и безмолвен, бесформен и непознан мир вокруг нас, и только мы сами делаем его таким, каким он нам представляется, мы создаем его и формируем. Эта истина, хоть и вполне элементарная, совершенно недоступна умам приземленным, лишенным германской утонченности, — она непостижима рассудочному французу, который разбирается лишь в мире относительности, но не в области абсолюта, она враждебна англичанину, который слепо цепляется за эмпирику, то есть за практический опыт, она далека итальянцам, которые с тех пор, как германские племена перестали вторгаться на Апеннинский полуостров и своей свежей хищной кровью омолаживать кровь вырождающихся потомков древних римлян, начисто утратили способность мыслить; эта истина за семью печатями скрыта от чехов, которые все свои духовные силы расходуют только на то, чтобы сохранить свой лакейский язык, но не имеют идей, которые могли бы выразить на этом языке. Поэтому, усвоив это учение, вы самым лучшим образом докажете подлинность своего германского происхождения. Я же приложу все усилия к тому, чтобы приблизить вам эти идеи, но вы должны помогать мне, напрягая все силы своего духа, все свое внимание и восприимчивость.

8

Итак, Борн и на сей раз вынужден был признать, что Гана права, возражая против возвращения Миши, едва на нем начало положительно сказываться воспитание в интернате. Упомянутая отрадная реляция от учителя Малины, полученная летом 1881 года, была лишь первой ласточкой, первым звеном в цепи все более благоприятных вестей. Дирекция Серого дома усердно поддерживала переписку с родителями своих воспитанников, аккуратно посылала им квартальный табель успехов и поведения детей, а кроме того, сами воспитанники раз в неделю, по субботним вечерам, под присмотром воспитателей, писали домой — не менее двух страниц канцелярского формата с применением — чтобы не разгонять строчки — транспарантов, бесплатно раздаваемых дирекцией.

Так вот, официальные сообщения, которые получал Борн, с каждым кварталом становились все более утешительными, пока не стали просто блестящими; к сухому перечню отличных баллов Пидолл стал присовокуплять несколько строчек собственных замечаний, из которых явствовало, что сын его благородия, то есть господина Борна, являет живое доказательство правильности лечебных метод Серого дома, он делается во всех отношениях образцовым и успехи его как в науках, так и в поведении преисполняют радостью наставников и воспитателей. Нетрудно представить себе, что если преисполнялись радостью Мишины наставники и воспитатели, то с ними преисполнялся радостью и его отец, тем более что и письма самого Миши, вначале ученически скучные и однообразные, с каждой неделей становились все более сердечными, непринужденными, свидетельствуя — что было в них самым ценным — о развивающемся в нем национальном сознании, о его растущей любви к родине и родному языку.