Испорченная кровь - [61]

«Положение мое улучшилось в том смысле, — писал как-то Миша, — что чешский говор, до сих пор лишь редко услаждавший мой слух, ныне чаще долетает до меня, ибо содержусь я теперь уже не под столь строгим надзором, как то было в первое время пребывания в Вене. Дирекция Серого дома разрешает мне свободно посещать город, впрочем, лишь в сопровождении кого-либо из господ преподавателей, чаще всего моего наставника в немецком, господина Кизеля, которому я весьма понравился и которого я сам полюбил, так как родом он из Праги, и хотя немец, но очень уважает наш народ и наставляет меня к тому, чтобы я чтил свою родину. Не перестаю благодарить Вас, дорогой папа, за то, что вы дали мне возможность воспитываться в Сером доме. Только здесь я узнал, как отрадна жизнь, наполненная трудом, и какие широкие горизонты открываются тому, кто понял прелесть знания. Пожалуйста, передайте дорогой маме, что я почтительно целую ей руку, а также шлю почтительный поклон тете Бетуше и приветы брату Ивану и брату Ладиславу, с которым мне еще предстоит познакомиться, о чем я думаю с радостью. Преданный вам сын Михаил».

Заметим здесь попутно, что в сентябре 1882 года Гана произвела на свет мальчика, коего Борн, исходя из того соображения, что после двух русских имен в семье пора бы появиться и чешскому имени, нарек Ладиславом. Итак, если Миша преуспевал в Сером доме, если Иван, к тому времени уже пятилетний, здравствовал под заботливым попечением профессионально обученной и рекомендованной лучшими венскими домами няни, которая, волею случая, звалась так же, как и первая няня Миши, Аннерль (впрочем, чтобы не повторился устрашающий Мишин пример, нынешняя Аннерль занималась с Иваном только до полудня, после чего ее сменяла тетя Бетуша) и если Ладислав отлично рос у груди цветущей кормилицы, прошедшей врачебную проверку, то можно сказать, что милосердное небо вознаградило Борна как отца за некоторые убытки в делах торговых.

Пражские чехи уже позабыли историю с буршами, а пражские немцы — стычку Борна с Карлом Германом Вольфом, но обороты фирмы никак не могли подняться до уровня счастливых семидесятых лет, ибо их сбивала конкуренция новых, более современных торговых предприятий. Под давлением своего помощника Трампоты, отличавшегося, как нам кажется, от своего стареющего шефа куда более прогрессивными взглядами на ведение специализированной торговли, Борн в те года закрыл отделы парфюмерии, швейных машин, гнутой мебели и сейфов — по той причине, что в центре города, на Пршикопах и проспекте Фердинанда, открылись уже специальные магазины этих товаров, с которыми Борну трудно было бы соперничать. А Трампота уговаривал его не ограничиться этим, еще более сузить ассортимент, и от этого Борн доходил до крайней степени досады. Венский филиал, возглавляемый Трампотой, неизменно преуспевал, но ценой таких уступок, которые ранили сердце главы фирмы. Трампоте был чужд орлиный взлет былого Борна, который когда-то, открывая магазин на Пршикопах, мечтал завоевать мир или хотя бы Прагу. Трампота не мечтал о дворцах торговли, которые грезились Борну, национальный вопрос был ему глубоко безразличен, единственным его интересом были деньги, прибыль. Под его руководством венский филиал полностью утратил стиль элегантной универсальности, который Борн не без труда сохранял в своих чешских магазинах на Пршикопах, на Виноградах и в Рыхлебове, ибо эта универсальность, по его концепции, должна была дать ему разбег к тому коммерческому микрокосму, высшим образцом которого были для Борна парижские торговые дома; в руках же Трампоты предприятие Борна на Элизабетштрассе из роскошного галантерейного магазина, каким он был во времена прославленных «Императорских фиалок», постепенно становился трезвой посудной лавкой, не более. Никаких сувениров, украшенных бронзой и плюшем, никаких музыкальных шкатулок и музыкальных инструментов, никаких люстр, настенных украшений, искусственных драгоценностей, принадлежностей для салонных фокусников; не было уже зонтиков всех видов, русского чая, фотоаппаратов, часов, ламп, вееров — ничего, ничего; зато гораздо богаче стал выбор кастрюль и горшков, сервизов, кухонных новинок, фарфора, стекла.

— Да что ж, надо ведь смотреть, откуда ветер дует, — говорил Трампота Борну, который, наезжая время от времени в Вену, вел с ним утомительные споры. — Нынче — времена специализации, надо специализироваться и вам.

— Вы называете это специализацией, — возражал Борн, — а я говорю, что мы засыпаем золотую жилу и подрубаем сук, на котором сидим. Ладно, я отказался от парфюмерии, отказался от гнутой мебели, но больше не сделаю ни шагу. Не раз дела затормаживались, немало я пережил кризисов, но никогда еще я не боролся с ними тем, что ограничивал и ухудшал ассортимент, наоборот, я находил новые и новые артикулы и привозил из-за границы вещи, каких тут еще не было…

— И, пожалуйста, делайте, делайте по-прежнему, но привозите лишь то, что входит в нашу специальность, — возражал учтивый, но неподатливый Трампота. — Юхту не привозите, для этого есть магазины кожевенных товаров, и льняное семя не возите, потому что есть магазины с семенами, а вот новые столовые приборы, каких наш покупатель еще не видел, — новый фарфор, стекло новых марок, новую кухонную утварь, новые ножи, и формы для печенья, и выжималки, и всяческие новинки, чтобы покупатель глаза вытаращил, — это да! Не смотрите на меня, пожалуйста, как на губителя вашей торговли и не думайте, что я уперся ни с того ни с сего. В Праге, может быть, еще можно некоторое время делать по-вашему, а в Вене уже нельзя. Как мог я, скажите, пожалуйста, сохранить среди наших товаров музыкальные инструменты, если на одной Кертнерштрассе — два магазина музыкальных инструментов? Зачем нам торговать тростями, если открылись специальные магазины «Предметы мужского обихода»?! Даже магазины «Домашний фокусник» есть уже в Вене, пан шеф! Об украшениях я и не говорю, а продавать за одним прилавком чай, а за другим веера — это уже полная бессмыслица. Вот я и держусь тарелок да сковородок и стараюсь, чтобы в этой области никто нас не обскакал, и на вашем месте, пан шеф, то же самое я сделал бы в Праге.