Испорченная кровь - [128]

Весь Жижков радовался унижению Недобыла; все желали ему зла. Почтальон каждый день приносил ему анонимные письма, полные злорадства и грубостей. А тут еще Пилат со своим рабочим комитетом становился все наглее. Оживление в экономике, вызванное Юбилейной выставкой, не спадало, и Недобыл отказался от намерения отнять у своих рабочих всю ту дополнительную оплату, которой они добились стачкой. Они же, вместо того чтобы благодарить его, передали через Пилата, что десятичасовой рабочий день за обычную оплату — слишком долог и они покорнейше просят хозяина сократить его до девяти часов. Недобыл разозлился, выгнал Пилата из кабинета и потом сидел и с опаской ждал новой стачки. Но, как ни странно, стачки не было. Когда же подошло Первое мая, Недобыл строго-настрого запретил своим людям участвовать в манифестации — и что же? Первого мая, рано утром, Пилат, как ни в чем не бывало, с красным флагом в руке опять шагал во главе возчиков и грузчиков, направляясь к центру, и, проходя мимо дома с чашами, даже не соизволил поднять глаз на хозяйские окна.

На другой же день Недобыл уволил Пилата. Началась бесконечная забастовка, обе стороны твердо решили не уступать, выстоять, добиться своего. Через две недели Недобыл, не в силах смотреть на страдания своих коней, капитулировал.

Однажды, в конце мая, зайдя в трактир в одном из своих домов, чтобы напомнить трактирщику о задолженности по арендной плате, Недобыл увидел там Пилата, сидевшего за пивом в обществе человека с длинным и очень узким лицом, которое показалось Недобылу знакомым. На другой день он спросил Пилата, кто это был; Пилат очень удивился: как же хозяин не помнит того человека? Это же Карел Пецольд, который жил в Крендельщице до восьмидесятого года, когда его посадили, и хозяин, если помнит, встречался с ним в суде.

Недобыл возразил, что этого быть не может: Пецольду-младшему никак не больше тридцати лет, от силы тридцать пять, а человек, сидевший с Пилатом, выглядит на добрых пятьдесят.

— И все-таки это он, — ответил Пилат. — Вы правы, хозяин, ему тридцать два, а на вид-то больше: много перенес человек за то, что он социалист и революционер. — И спокойно, с хладнокровной дерзостью потягивая трубочку, Пилат своими светлыми глазами посмотрел прямо в лицо Недобылу.

Тот хотел было вскипеть, крикнуть, что запрещает своим людям, которым он платит деньги, якшаться с красными бунтарями и динамитчиками, и если он еще раз увидит Пилата с подобным типом, то выгонит его окончательно, — и он уже раскрыл было рот, чтобы сказать, все это, как вдруг его охватило такое непреодолимое ощущение бессилия, что он не произнес ни слова и, отвернувшись от Пилата, ушел в контору.

— Старик-то сильно сдал, — сказал Пилат возчику Небойсе, запрягавшему лошадей. — Видно, все это крепко сидит у него в печенках.

— Что сидит у него в печенках? — переспросил Небойса, человек рассудительный, хороший работник, но слабоватый по части смекалки.

Пилат только сплюнул, услышав такой дурацкий вопрос, и занялся своим делом. На извозном дворе было спокойно, подводы приезжали и уезжали, поскрипывал насос у поилок, из кузницы доносился металлический грохот, работа спорилась, люди не спеша, спокойно работали, так привычно и уверенно двигаясь по проторенной колее, словно бы никто и не мог сойти с этой колеи, и налаженный порядок никогда не мог быть нарушен.

То, что Пецольд после стольких лет снова появился поблизости и что кто-то произнес это наполовину забытое имя, связанное с тягостными воспоминаниями, гнетуще подействовало на Мартина. У него было чувство, и Недобыл не мог отогнать его никакими доводами рассудка, что появление человека, который много лет назад осмелился публично обвинить Недобыла в массовом убийстве, роковым образом связано с цепью унижений и бед последнего времени, приведших к тому, что он, хозяин Жижкова, сделался объектом насмешек и презрения, конченым человеком. Самое же скверное — то, что это не конец, готовится что-то еще, весь Жижков ждет момента, чтобы схватить Недобыла за глотку, в анонимных письмах ему пишут, чтобы он выбрал фонарь, на котором хочет быть повешен, Пилат встречается с Пецольдом, с этим призраком, вставшим из гроба, а где-то, незримые, бродят во мраке сироты тех, кто погиб при обвале дома. И как это «ярмарка» в Крендельщице до сих пор не выгорела, как такая упорная вражда еще не воспламенила ее и какая тупость и слепота помешала Недобылу несколько лет назад разрушить «ярмарку», снести и ветхий дом на Сеповажной площади и перевести все свое предприятие в новое каменное здание? При мысли об этом Недобыла охватывала такая злость на собственную скупость и нерешительность, что он готов был схватить кнут, броситься к каменщикам, разбиравшим дома на Гибернской улице, и подгонять их, заставить скорей, скорей возвести стены нового здания, чтобы он мог укрыться в безопасности, подальше от Крендельщицы, вокруг которой бродят грозные тени. Но все это были напрасные, бесплодные вспышки энергии, удары в пустоту. Было уже поздно.

В четверг пятнадцатого июня Недобыла посетил полицейский комиссар Орт из Карлинского участка (Жижков в те времена входил в полицейский округ соседнего пригорода Карлин) и сообщил ему, что рабочие Жижкова и Виноград ходатайствовали о разрешении устроить митинг в Канальском саду, на рубеже этих двух пригородов. Ходатайство было отклонено, но, судя по некоторым признакам, рабочие намерены нарушить запрет. Поэтому Орт предупреждает пана Недобыла, равно как и всех других крупных предпринимателей Жижкова, и рекомендует ему приглядывать за своими людьми. В Вене и Брно на днях имели место демонстрации рабочих, домогающихся всеобщего избирательного права, были крупные беспорядки, и следует опасаться, как бы нечто подобное не произошло и у нас.