Испорченная кровь - [126]

Использовать остальную пустующую территорию он собрался только теперь, причем задумал сделать все на широкую ногу, чтобы ошеломить жижковцев: одним махом возникнет тут новый квартал, скалы будут взорваны, камень употреблен на строительство и на замощение улиц, мелким щебнем засыплют ямы — те, которые не подойдут для подвалов новых домов. Он напряжет все силы, использует все свои средства и кредит, чтобы разом, как можно скорее, возвести целые кварталы; и как только все будет готово и новые дома заселены, Недобыл продаст их. И уж тогда-то он наконец приступит к осуществлению заветной мечты, которой увенчает дело своей жизни, — но это уже не будет спекуляцией, это будет как бы заупокойная месса по Валентине: он застроит Комотовку и Опаржилку, возведет красивые дома на участках, которые приобрел еще простым возчиком, в местах, где он сблизился со своей первой женой, заменить которую никто ему не мог, — в местах, которые они, поженившись, так горячо любили оба, где строили прекраснейшие из своих воздушных замков. Да, дело это, застройка Комотовки, не только увенчает труды его жизни, но и внутренне примирит его с покойной, ибо она, конечно, с огорчением взирает с небес на неблаговидные поступки, которые он совершил за последние десять лет, связавшись с Герцогом.

Вот каковы были замыслы Недобыла в описываемое время, вот какие цели измыслил в своем одиночестве этот хищник, враждующий со всем миром, вот какая своеобразная комбинация материального и идеального родилась в голове никем не любимого и многим ненавистного человека. Да, многие его ненавидели, но все исполняли его волю; и городские архитекторы, и муниципалитет. Герцог добился утверждения планировки территории около Безовки, выгодной для Недобыла, вопреки проекту, убийственному для него — проекту оппозиции, возглавляемой архитектором Овсиком, который предложил рассечь владения Недобыла, расширив и продолжив Прокопову улицу, в те времена упиравшуюся в его ресторан, и завершить эту улицу монументальной лестницей, которая вела бы в новый парк, разбитый на холме Святого креста и на участках Недобыла, которые магистрат откупил бы у него… В общем, как мы уже сказали, выгодный для Недобыла проект был принят большинством жижковского муниципалитета и оставалось только скрепить его подписью бургомистра.

Таково было положение до знаменательного заседания муниципалитета, которое состоялось в феврале 1893 года, в тот самый вечер, когда Мария Недобылова решительно отказалась подчиниться мужу и объявила, что не хочет больше рожать от него детей. У Недобыла все было готово, — только переждать морозы, и можно начать строительство, — и тут-то, когда Недобыл меньше всего мог ожидать, Герцог все испортил одним-единственным выступлением, одной речью в совете. Он встал, улыбающийся, золотистый, розовый, и с невиннейшим выражением мясистой физиономии сказал, что позволит себе снова поставить уже обсуждавшийся вопрос о планировке улиц и обратить внимание уважаемых коллег на одно существенное обстоятельство, которое не было надлежаще учтено в прошлом обсуждении. Он сам, нельзя этого не признать, в тот раз выступал за то, чтобы сопредельная с Безовкой территория была пущена под строительные участки, ибо не продумал как следует точку зрения городского архитектора, пана Новака, который считает, что близость кладбища может отрицательно сказаться на здоровье граждан, которые поселились бы в запроектированных кварталах, а также, что, застроив эту территорию, Жижков потеряет единственное место, где уже сейчас можно было бы разбить парк; и вообще в интересах Жижкова направить строительство несколько по иному руслу, чем это делалось доселе, а именно так, чтобы оно развивалось, как говорится, рука об руку со строительством нашего материнского района — Королевских Виноград. Поэтому он, Герцог, предлагает снова поставить на голосование вопрос о планировке Безовки.

— Нелегко мне, — закончил оратор, — выступать против проекта, который я сам здесь отстаивал, но общественные интересы, интересы нашего любимого города, для меня выше личных чувств. Человеку свойственно ошибаться, но, как сказал поэт, горе тому, кто не умеет или не хочет признать свои ошибки и приложить усилия к тому, чтобы исправить их.

После этой речи воцарилась тишина, но когда захваченные врасплох сторонники Недобыла опомнились и поняли, в чем дело, поднялась такая буря, что чуть было не дошло до рукоприкладства. «Овсиковцы», заранее извещенные, молчали, помалкивали и «герцоговцы», — им тоже было известно, что сегодня вечером стрелку переведут на другой путь. Но «недобыловцы», до сих пор по традиции действовавшие заодно с «герцоговцами», кричали Герцогу: «Сколько ты получил от Овсика за такую неслыханную подлость?» — протестовали против нового голосования вопроса, уже прошедшего через законное голосование, напоминали Герцогу о его гнусных изменах в прошлом и призывали на его голову гнев Немезиды. Ничто не помогло: бургомистр, которому было глубоко безразлично, какая клика правит в ратуше, — «герцоговцы» ли с «недобыловцами», как доселе, или «герцоговцы» с «овсиковцами» (все они в равной мере хапуги и эгоисты), — поставил на голосование, голосовать ли проект заново, и вся новая клика, как один человек, подняли руки; стало очевидно, что Недобыл, как говорится в мире коммерции и спекуляции, конченый человек, «покойничек».