Испорченная кровь - [31]

стоило того, чтобы обернуться. Его голос прозвучал

низко: — Ей было всего шестнадцать. Её сердце

остановилось на столе. Мы не смогли спасти её.

Моё сердце колотилось. Я сжала перила до

такой степени, что вены проступили на руках, и

думала, что дерево могло сломаться под давлением.

Ждала, что он скажет что-то ещё, и, когда

доктор ничего не сделал, я поднялась по оставшимся

ступенькам. И после того, как попала в свою

спальню, закрыла дверь и прислонилась к ней

спиной. Почти так же быстро я развернулась и

прижалась ухом к дереву. Не слышала никакого

движения. Я сделала семь шагов назад до тех пор,

пока не упёрлась ногами в кровать, широко раскрыла

руки и упала назад.

Когда мне было семь, мать бросила отца. Она

бросила и меня, но, в основном, оставила отца. И

сказала

мне об этом, прежде чем вынесла два

чемодана за дверь и забралась в такси. «Я должна

сделать это ради себя. Он медленно убивает меня. Я

не оставляю тебя, я ухожу от него» .

У меня никогда не было мужества спросить, почему

мать не забрала меня. Я наблюдала в окно гостиной,

как она уезжала, прижав руки к стеклу и безмолвно

умоляя

ОСТАНОВИТЬСЯ...

Прощальные

слова,

которые она мне сказала: « Ты будешь чувствовать

меня, падая назад». Мать поцеловала меня в губы и

ушла.

Я никогда не видела её снова. А всё время

пыталась понять, что она имела в виду. Моя мать

была писательницей, одной из малоизвестных

вычурных писак, которые окружали себя цветом и

звуком. В конце семидесятых она опубликовала два

романа, а затем вышла замуж за моего отца, который,

как утверждала мать, высасывал из неё всё

творчество. Иногда мне казалось, что я стала

писателем просто, чтобы она заметила меня. Как

следствие, я была очень хороша в этом. И не

чувствовала её, падая назад.

Я смотрела в потолок и задавалась вопросом,

как чувствует себя человек, держащий чью-то жизнь

в своих руках, а затем, смотрящий, как она ускользает

прочь. Как Айзек. И когда это я начала называть его

по имени? Я чувствовала, что проваливалась в сон, и

закрыла глаза, приветствуя его. И проснулась от

собственного крика.

Кто-то держал меня, я извивалась то влево, то

вправо, чтобы вырваться. Я закричала снова, и

почувствовала горячее дыхание на шее и лице. Треск,

и дверь спальни распахнулась. Слава Богу! Кто-то

здесь, чтобы помочь мне . И тогда я поняла, что была

одна, погружённая в остаток сна. Здесь никого не

было. Никто не нападал на меня. Айзек склонился

надо мной, произнося моё имя. Я слышала, как

кричу, и мне было так стыдно. Я закрыла глаза, но не

могла

остановиться. Не могла отделаться от

ощущения жестоких, безжалостных рук на своём

теле, разрывающих, давящих. Я закричала громче,

пока мой голос не отрастил ногти и не вонзил их в

горло.

— Сенна, — произнёс доктор, и не знаю, как я

услышала его сквозь шум, который создавала, — Я

собираюсь прикоснуться к тебе.

Я не сопротивлялась, когда Айзек залез в

постель позади меня, и вытянул ноги по обе стороны

от моих. Затем приподнял меня, пока я не присела,

прислоняясь спиной к его груди, и обернул руки

вокруг моего туловища. Мои руки были сжаты в

кулаки, пока я кричала. Единственный способ

справиться с болью — дви гат ься, поэтому я

раскачивалась взад и вперёд, и он двигался со мной.

Его руки были якорем, связью с реальностью, но я

всё ещё была наполовину во сне. Айзек назвал моё

имя:

— Сенна.

Звук его голоса и тон немного успокоили меня.

Голос Айзека был медленным раскатом грома.

— Когда я был маленьким, у меня был красный

велосипед,

— произнёс он. Я должна была

прекратить кричать, чтобы услышать его. — Каждую

ночь, когда я шёл спать, я молил Бога, чтобы он дал

моему велосипеду крылья, чтобы утром я мог бы на

нём улететь. Каждое утро я выползал из постели и

бежал прямо в гараж, чтобы увидеть, ответил ли он

на мои молитвы. Этот велосипед до сих пор у меня.

Теперь уже больше ржавый, чем красный. Но я всё

ещё проверяю. Каждый день.

Я перестала раскачиваться.

Меня всё ещё трясло, но его руки, обхватившие

мою талию, уменьшили дрожь.

И я заснула в объятиях незнакомца. И не

боялась.

Айзек уверенно дышал. Он делал спокойные и

глубокие вдохи, а его выдохи напоминали тихие

вздохи. Хотела бы я уметь дышать так же. Но для

меня всё уже позади. Я слушала его очень долго, до

тех пор, пока не встало солнце, и его лучи не начали

пробиваться сквозь облака. Облака победили, в

Вашингтоне они всегда побеждают. Я по-прежнему

лежала в мужских объятиях, прижавшись к его груди,

к груди человека, которого не знала. Мне хотелось

размять мышцы, но я не шевелилась, потому что

лежать так было очень приятно. Его руки покоились

на моём животе. Я изучала их глазами, осмеливалась

двигать только ими. Они ничем не отличались от

обычных рук, но я знала, что двадцать семь костей в