Исполнитель - [2]

Действовало как? Просто — подстережешь кого из шайки в тихом месте и покажешь шутки ради. Ну, сначала, как водится, рот до ушей: «Гы-гы-гы! Ты че, съехал, Кривой?» Я стою — жду. Он тоже. И вдруг сразу делается серьезный такой, смурной, словно вспомнил что-то — и мимо, мимо норовит, как бы и не замечает… Да только шалишь! Все, голубчик, попался, и отныне на роду тебе написано очутится вскорости в больнице с парой переломов, а то и с чем похуже. Почему? Потому что это вот чучело так врезается в память, что вроде бы и забыл ты его — ан нет, в самый неподходящий момент — улицу там перебегаешь или купаешься — вспомнится. Да не так, как умершая надысь пратетя — вздрогнул и плюнул. Нет, тут все остальное забудешь… Иногда одного неловкого движения достаточно, чтобы загреметь — а тут словно кто под локоть толкает. Глядишь, вот и поскользнулся перед самосвалом, или вынырнуть забыл; или рука дрогнула, что бревнышко держит центнера на два — и ты уже под ним грудой обломков. Один ли хрен, под самосвалом или под бревном…

Всех я их запомнил, голубков — как стояли на переменках кружком, зубы скалили; как издевались: «Что, Кривой, куклу завел? Может, и в штанишки прудишь, гы-гы-гы!..» И как все меньше их было. Первый погорел через три дня — поражение электротоком. Еще двое отравились какой-то химической бурдой — убей, не знаю, связано это с «дергунцом» или нет. А когда еще одного с переломом обеих ног увезли, оставшиеся попритихли. Только глазами зырк, зырк на меня, и в шепот. Почуяли. Вокруг тоже попритихли — что происходит, непонятно, но что-то происходит. И тоже — на меня. Хоть вообще на уроки не ходи…

Пришлось притвориться деревянным и терпеть. Недолго — через месяц ни одного в школе не осталось, и я зарыл «дергунца» на пустыре. Надеюсь, он уже сгнил… Может, конечно, кто и посейчас жив, только не верится — с этой пиявкой в мозгу… Нет, не верю. Жалко их не было. Вот жутко — это да! Иной раз спать не мог — все мучился… А черт его знает, как это называется — совесть или еще как. Сделанного не воротишь — это я точно знал.

В школе меня побаиваться стали — уважение оказывать. Некоторые в прихлебатели набивались, и, что самое противное — в ушко зашептали, сволочи! «Того-то, — шепчут, — и того-то ты… Это… можешь? Да он, паскуда такой, знаешь, что о тебе говорил! А слабо доказать?» и т. д. Что отвечать на такое — матерщиной разве… Вот еще причина, что в школе не задержался. Уже учителя коситься начали — слухи-то ходят…

А вот что два самых моих закадычных приятеля на мотоцикле перевернулись, это факт. Хорошо, живы остались… Но ко мне после этого — ни ногой, что один, что другой. И в школе обходили — незаметненько так… Не стал я выяснять — они молчат, ну и я… И без того на душе муторно. Проще всего — уйти. Ушел… Да только недалеко — вот он я, сижу, дышу воздухом. Пожинаю плоды. Что посеешь, то и пожнешь — народная мудрость, и нишкни перед ней. А из-за чего? Все из-за того же — только если после мздырей обошлось парой бессонных ночей, то ныне расплата малость покруче…

Помнишь, небось, недавнюю заваруху? Вот-вот — из-за меня. Смешно подумать — целый город на рога поставил. Если б узнали те сволочи — и часу бы не прожил. Хотя — может, наоборот, посулили бы золотые горы… А один черт, пристукнули бы потом. Кто? Так, можно сказать, что те же мздыри, только рангом повыше, и трясут они не младенцев, а всех нас. Ух, как я их ненавидел после путейства! Круглопузые клопы, крестные папаши и крестные мамаши, разжиревшие на нас и на нас же срущие, эдак — с ленцой. Быдлу, мол, сойдет за патоку. Куда не сунешься, теперь один разговор — «гонибабки». Расползлась зараза… Подонки, фарца, мелкое жулье выперло на поверхность, расфуфырилось, завоняло — новые люди. В компании если скажешь, что рабочий, посмотрят, как на придурка, и отодвинутся — сгинь, сгинь, нечистый! И продолжат бесконечные свои разговоры о долларах, ценах, золоте, о том, что и где дешевле — суетятся, брызгают слюной, считают копейки, болтливо хвастаются жратвой, квартирами, машинами, сервизами… Откуда их столько? Вроде и воспитывали нас, помнится — не деньги любить учили; кто в космонавты хотел, кто в учителя, кто в доктора… Ну, в доктора и сейчас не прочь — там платят неслабо, а вот в космонавты — уволь, не заманишь.

…В общем, потихоньку, полегоньку, а становилось мне невмоготу, как видел, что творилось вокруг. Главное — люди как менялись. Сегодня — человек, а завтра, глядишь — вошь захребетная, с улыбкой — чмок, чмок… Жирец наедает, спешит. Кому надо задницу полижут и опять за свое. А сколько их! Целое клопиное государство — ларьки, магазины, банки, биржи, всякие конторы, все — чмок, чмок! И я со своей нищей зарплатой кормлю их самих, их задастых отпрысков, их породистых — опять же задастых! — болонок, их задастых шлюх и холуев… Тошнило меня уже от одного вида глянцевых упаковок — как они от моего взгляда не сворачивались в трубочку… Нет, не объяснить. Это как жить в унитазной дыре, что сверху, что снизу — дерьмо. И за всеми этими блестящими упаковками — оно же.

…Жил дальше — а что делать? Друзей вот растерял… Да были ли они? А ее… Ее видел издалека, в БМВ, с каким-то хлыщом. Кого ее? Дудки! Уж об этом-то я промолчу — не хочу душу травить. Одно скажу — верил я этой сучке с шестнадцати лет. Как оказалось — с шестнадцати лет она и начала. И все — без комментариев!