Исполнение желаний - [102]

Мастерил Иван ночами. Много камней натаскал — вниз сбрасывать. Завалить хотел дракона.

Он ему уже мясо с травяным ядом бросал — жрал дракон яд и жил себе. Огонь жег Иван, кидал в логово. Дракон огня не боялся — жил.

Много камней Иван натаскал, свалил их вниз. Слышал, — шевелится дракон в берлоге своей зловещей. Утром увидел Иван, что крепко завалили камни узкий ствол драконовой пещеры.

Ладно устроил Иван. В пещеру покат был, камни туда под горку скакали.

Ждал Иван. Дракон внизу клекотал, шипел, а вылезти не мог. Не разгуляться ящеру было в узком логовище, не сдвинуть каменную стену.

Ночью Иван вниз сполз. Палил сучья смоленые, гнилушек набросал для дыма. В сырую пещеру дым ладно потянуло;

Кашлял дракон, ворочался сослепу, а под утро затих.

Еще день сидел Иван над ущельем и еще ночь. Тихо было в пещере.

Тогда спустился Иван, длинной жердиной в берлогу тыкал. Молчал дракон.

* * *

Когда в городе Иван-мужик появился, народ шумел сильно. Глядели на голову безобразную драконью, от коей толстая жердина гнулась, плевались, а Ивана славили. Которые на безобразие сперва глядеть боялись, а потом смелели и взглядывали робко, и даже помидоры гнилые в голову кидать хотели, да им не дали.

А Иван шел смело прямо к царскому дворцу, и во врата прошел уверенно, и стража его, победителя, задерживать не посмела. И только предо входом в палаты выскочили растерянные придворные, вежливо просили мужика ждать, покуда царь обличие примет, Ивану почет окажет.

Обождал Иван, пот оттер. Потом его к царю провели. Дико и страшно выглядел богатырь со своей чудовищной добычей в чистоте изящных залов царского дворца. Гулко звенели его тяжелые шаги. У престола замер он, голову перед государем склонил. По залу тяжелый смрад от головы тек.

Смотрел царь на голову драконью, на Ивана. На дочь растерянную, напуганную косился. Смутно стало царю, горько. Сказал он сдержанно:

— Спасибо тебе, Иван.

Иван улыбкой расцвел, по исхудалому лицу слеза побежала. Сказал просто, от сердца:

— Боялся я, царь-батюшка, что обидишь мужика-то простого. Видать, зря боялся.

Зашушукались, зашуршали придворные, но царь властно рукой шепотки пресек. Приказал негромко:

— Ивана умыть, в богатые одежды одеть, пир гулять будем.

* * *

Вечером народу владыка приказал бочки с вином выкатить. А во дворце пир богатый учинили. Ивана на почетное место усадили, угощали, вина много дали.

Иван размяк, ел шибко, заморским вином и хмельным медом с царем угощался.

Принцесса, как батюшка ни гневался, к застолью не вышла, сказалась больной.

А Иван захмелел быстро, шумел, царя запросто батей звал. Совсем Иван стыд потерял, громко байки мужицкие соленые баял. По столу ручищей хлопал, на придворных гаркал.

И не видел вовсе, как царь-батюшка гневался, как злую усмешку за ковшом с медом хмельным прятал.

Придворный люд совсем обескуражен был. От разгула и срама такого. Перепились многие, за столом заснули, а иные и под столом. '

А как совсем поздно стало, вышел хмельной Иван по нужде малой на царский двор.

Тут скользнули к нему тени тайных царских прислужников, заворотили мужику руки, от вина да усталости слабые, за спину, рот потными лапами мяли, чтоб не орал, и волокли, торопясь, к фонтану.

Сунули мужика головой в бассейн, держали крепко. Замочили богатую царскую одежду дареную.

Всплыло три пузыря, и затих Иван. Так и оставили его, будто пьяный утоп.

За столом Ивана скоро хватились. Царь гневался, искать послал. А как нашли — горевал царь шибко.

Истинно горевал владыка. Жалел мужика сильного, смелого. Но не мог иначе поступить, не мог принцессу за холопа посватать.

Не потому, что так уж любил вздорную дочь свою, а боялся торговлю с другими государствами порушить, страну на голод обречь. Знал — не простят ему соседи, если мужику власть даст, в царский род пустит.

А народ успел уже на дармовщину нахлебаться. Гулял народ за высокими стенами царского дворца. Кто Ивану хвалу пел, кто завидовал тайком, но многие надежду имели, будто мужикам власть даст мужицкий сын.

* * *

На утро хоронили Ивана с почетом. Сам царь-батюшка в простых одеждах к гробу сошел, речь держал, горевал громко. Зятем любимым мужика мертвого назвал. Всенародно.

И снова загулял народ, теперь уже не бесплатно. С похмелья пьянели быстро. Кто слезы лил, кто на судьбу пенял мужицкую, бездольную, кто вино ругал, что богатыря одолело, дракона побившего. А кто царя винил или слуг царских за козни неведомые. Только забылись те слова в пьяной тризне.

Голову драконью ученые придворные да лейб-медики высушили и на стене на всеобщее торжество и печаль выставили.

А ночью вышла притихшая принцесса во двор к фонтану, где Ивана загубили. Смотрела на голову страшную, вспоминала мужика.

Грустно стало принцессе неприкаянной, томление отчего-то в грудь вошло.

А за стеной огни от костров метались, гудел пьяный люд, песни пел похабные. Голова ящера почти невидна была в полумраке. И журчал фонтан.

Я «прокрутил» этот сон вторично уже наяву. Что ж, зрелищно. Какая-то опасная мысль начала вызревать. И временно затерялась, уступив место стихам. Давненько я не писал стихи, не было желания. Ведь стихи пишутся лишь тогда, когда они подступают к горлу.