Исполинское радио - [8]

Когда проехали Олбани, в вагон вошел проводник и стал собирать билеты; эти пассажиры чем-то привлекли его внимание, и на обратном пути он остановился и завел с ними разговор — сперва о Милдред-Роз, потом о цели их поездки.

— Первый раз в Нью-Йорке? — спросил он.

— Да, — сказал Эвартс.

— Решили прокатиться?

— Ах, нет, — сказала Элис. — Мы по делу.

— Работы ищете? — спросил проводник.

— Совсем нет, — возразила Элис. — Расскажи ему, Эвартс.

— Видите ли, — начал Эвартс, — это не то, чтобы работа. То есть, я хочу сказать, я не то, чтобы ищу работу. То есть я вроде ее нашел, понимаете...

Эвартс был малый открытый и простой, а до проводника никто его делами не интересовался. И вот Эвартс с увлечением принялся рассказывать:

— Я, понимаете, служил в армии, потом вернулся домой и снова стал водить автобус. Ночной. И вот мне осточертела эта работа. От тряски у меня все печенки отбило, а из-за ночной езды болели глаза, и вот в свободные часы после обеда я принялся писать пьесу. Мы, понимаете, живем на седьмом маршруте, за городской чертой, и вот там есть старуха, «мамаша Финелли» ее все зовут, она ведает бензиновой колонкой и разводит змей. Живая старуха, понимаете, с перцем. И вот я решил написать о ней пьесу. У нее, знаете, острые такие словечки. Ну вот, я как раз закончил первое действие, когда Трейси Мэрчисон, — знаете, такой режиссер? — приехал к нам из Нью-Йорка читать лекцию о проблемах театра в женском клубе. Ну вот, Элис и пошла на лекцию, и когда он, то есть Мэрчисон, принялся жаловаться, что мало молодых драматургов, Элис взяла да подняла руку и говорит Мэрчисону, что вот ее муж — молодой драматург, и не угодно ли прочитать его пьесу? Верно, Элис?

— Да, — подтвердила Элис.

— Ну вот, он давай туда-сюда, — продолжал Эвартс, — но, покуда он вилял, Элис приперла его к стенке, потому что народ ведь кругом слышал все. И не успел он кончить свою лекцию, как Элис взбирается прямо на сцену и подает ему рукопись — она ее зачем-то прихватила с собой. Ну вот, Элис отправляется с ним в гостиницу, где он остановился, входит с ним в номер и торчит у него над душой, покуда он не прочтет всю пьесу, то есть все первое действие. Больше я пока и не написал. Да, а в пьесе есть роль, подходящая для его жены, Мэдж Битти. Вы, конечно, знаете Мэдж Битти? И что ж вы думаете? Он тут же садится, пишет чек на тридцать пять долларов и говорит, чтобы мы с Элис приезжали в Нью-Йорк! Хорошо. Мы снимаем свои сбережения с книжки, сжигаем корабли, и все тут.

— Ну что ж, дело денежное, — сказал проводник и, пожелав им удачи, пошел дальше.

Эвартс порывался снять чемоданы и в Поукипси, и в Хармоне, но Элис каждый раз сверялась с расписанием и говорила, что рано. Оба ехали в Нью-Йорк впервые и жадно разглядывали его предместья; их родной Уэнтворт был довольно унылым городишком, и в этот вечер даже трущобы Манхэттена казались им прекрасными. Когда поезд нырнул в темноту под Парк-авеню, Элис почувствовала, что они попали в край грандиозных деяний. Она разбудила Милдред-Роз и дрожащими пальцами завязала тесемки ее капора.

Платформа светилась холодными блестками, и Элис подумала, что в бетон, вероятно, замешаны осколки бриллиантов.

Она запрещала Эвартсу спрашивать дорогу.

— С нас семь шкур сдерут, если узнают, что мы приезжие, — сказала она ему шепотом.

Из мраморного зала ожидания они пошли на шум автомобильных гудков. Им казалось, что это взывает к ним сама жизнь. Элис изучила Нью-Йорк по карте и знала, куда повернуть.

Они отправились пешком по Сорок второй улице до Пятой авеню. На лицах прохожих были написаны сосредоточенность и целеустремленность, как будто от каждого зависела судьба крупной отрасли промышленности, имеющей для всего государства жизненно важное значение.

Эвартс никогда не видел такого множества приятных молодых лиц, такого количества красивых женщин, и притом таких доступных на вид. Зимний день склонялся к вечеру, воздух был прозрачен, тени — лиловые, совсем как на полях под Уэнтвортом.

Отель «Ментона», где они намеревались остановиться, был расположен в переулочке западнее Шестой авеню. Это было тускло освещенное заведение с непроветренными комнатами. Кормили там скверно, зато потолок в вестибюле был украшен лепниной и позолотой, как часовни Ватикана. Старики и старухи почему-то охотно останавливались в этой гостинице. В основном же ее облюбовали люди сомнительной репутации. Супруги Маллой направились сюда лишь оттого, что видели ее рекламы на всех железнодорожных станциях. Впрочем, и до Эвартса с Элис здесь перебывало немало простаков из провинции, и их кроткий, наивный дух витал над гостиницей, врываясь в атмосферу обветшалой роскоши и дешевого разврата, которая бросалась в глаза поначалу. Бой поднял все семейство на лифте и проводил до дверей номера.

Элис первым делом бросилась осматривать ванну, потом раздвинула шторы на окне. Перед окном высилась кирпичная стена, но, когда Элис открыла фрамугу, она услышала шум уличного движения, и снова ей, как тогда на вокзале, показалось, что это сама жизнь к ним взывает своим могучим чарующим голосом.

Семейство Маллой в тот же вечер разыскало знаменитое кафе «Автомат» на Бродвее. Все вызывало их шумный восторг: и волшебный кран, из которого лился кофе, и распахивающиеся стеклянные дверцы шкафов.