Испанский сон - [94]

— К тому же, у тебя и выбора-то нет. Или верь мне, или под суд пойдет твой папаша.

— Я не буду обвинять Отца, — сказала она. — Это подло. Он мне не простит. А даже если… то я сама себе не прощу.

Что-то человеческое на миг мелькнуло в глазах участкового.

— Вот упрямая девка, — процедил он сквозь зубы. — Хочешь помочь… а тут…

Он шумно вздохнул.

— Черт с тобой. Какая б ты ни была… единственно, из уважения к тому, что сказала… — Он помедлил, подыскивая слова. — Давай такое придумаем, чтоб обоим сгодилось.

— Есть другой способ? — жестко спросила она.

— Ну, пусть не заявление. Допрос потерпевшей — устраивает?

— Я не считаю себя потерпевшей.

— Закон считает!

— А что считал закон, — спросила она, — когда здешние били меня и хотели изнасиловать?

Оба зло помолчали.

— Хорошо, — устало сказал он, — объяснение дашь? По свободной форме?

— Объяснение, заявление… Какая разница?

— Большая разница, — сказал он, — заявление обязывает нас завести дело, — а объяснение, это так… можно реагировать, можно нет… Для меня, если что, будет вновь открывшееся обстоятельство, а для тебя — уж во всяком случае, не обвинение отца. Просто подтверждение тому, что и так уйма народу видела.

Она думала.

— Если хочешь знать, — сказал он, — я вправе прямо сейчас официально потребовать у тебя объяснение.

Она взялась за голову обеими руками.

— Учти, — добавил он угрожающе, — сейчас не согласишься, больше не предложу ничего.

— Давайте бумагу, — сказала она сдавленным, чужим голосом.

* * *

Ее посадили писать в другой комнате. Стояла задача: положить Царство на бумагу. Предать? Невозможно. Нужно было найти способ написать бумагу без предательства.

За полчаса она последовательно исчеркала два бумажных листа, с двух сторон каждый, и попросила еще, чтобы в итоге создать десяток строк, а потом еще полчаса просидела, ожидая, пока Семенов освободится. Вокруг нее совершались какие-то дела. Входили и выходили какие-то люди. Она тупо смотрела прямо перед собой. Время, не заполненное действием, перестало иметь для нее значение.

Семенов прочел листок*) и отложил в сторонку.

— Ты надо мной издеваешься.

— Я написала то, что есть.

— Мне нужны факты, которые я мог бы считать вновь открывшимися обстоятельствами для возбуждения дела. Покажи мне в твоем сочинении хоть один такой факт.

Ей вдруг захотелось плакать. Перед ней не Семенов сидел, а огромная, бездушная государственная машина. Она не была готова к поединку с этой машиной.

— Откуда мне знать, какие факты вы сочтете… вновь открывшимися…

Она заплакала.

Он дал ей стакан воды.

— Успокойся… Давай доделывать, раз уж начали. Вот ты пишешь: «с детства». С какого еще детства? Ты Лев Толстой, что ли? Дату, пожалуйста, то есть год смерти матери. Дальше: «более тесные отношения». Хорошая формулировка; однако требуются подробности. «Никогда не вступали в половую связь» — это, по крайней мере, конкретно. А что такое «тесные отношения»? Спали вместе или порознь? Обнажали половые органы в присутствии друг друга? Удовлетворялись ли совместно по-другому, нежели половой связью? Как именно? Так-то! Пакостничать небось сумела — теперь слова ищи, раз уж так сильна в литературе. Форма тоже… Сверху надо написать: «Участковому оперуполномоченному пос. Великие Починки», а в начале текста — «по существу того-то и того-то объясняю следующее». В конце — подпись, разборчиво… Поняла?

— Послушайте, — ей пришла в голову новая мысль, — зачем вам обязательно об этом? Давайте я признаюсь в любом другом преступлении! Не уедем — буду отвечать за то, что не делала. А уедем — порвете его, и дело с концом.

— Не выдумывай, — отрезал он. — Какой мне смысл фабриковать новые дела, когда и того, что есть, за глаза хватает? Да и что ты сейчас сказала… это вообще прямая уголовщина, вот это что.

Она встала.

— Примите меня сразу, ладно? Я быстро… просто скоро конец рабочего дня…

— Сама себя задерживаешь, — пожал он плечами.

Она вышла из кабинета, и все повторилось — бумага, придумывание и зачеркивание, ожидание среди снующих мимо людей — тупое время, выпавшее из жизни.

— По-твоему получается, — пробурчал Семенов, ознакомившись с новым продуктом ее творчества*), — что такой факт происходил всего один раз.

— Где это написано?

— Вот: «Я признаю, что такой факт был на самом деле». Все. А дальше — сплошное оправдание. Выходит, что из-за того, что в -21-м году ты осталась без матери, в -9-м году совершился этот единственный факт.

Она слегка покраснела.

— Я не написала, что единственный.

Участковый покачал головой.

— Мне количество этих раз указать, что ли? — огрызнулась она.

— Зачем количество? — спокойно возразил он. — Ясно, что количество ты не считала… Напиши, в каком году случился первый.

— Я не помню! — сказала она злорадно. — Должна специально придумать?

— Ничего не нужно придумывать. Пиши правду.

— А если не помню?

— Так и пиши: не помню, потому что память отшибло…

— Потому что маленькая была!

— Потому что маленькая была, — устало согласился Семенов, — что угодно, только конкретно.

Кошмар продолжался… Она опять вышла. Опять писала. Опять ждала.

Прочтя бумагу на этот раз*), Семенов удовлетворенно хмыкнул.

— Наконец что-то похожее.