Испанский сапог. Нам есть чем удивить друг друга - [79]

— Да? А тебе не кажется, что ты должна быть на моей стороне? Потому что я сражаюсь за наше благополучие. За наше — твое и мое. А ты ведешь себя так, будто к тебе это отношения не имеет. А если со мной что-то случится? Что ты будешь делать?

— Не знаю. Но если все и дальше пойдет так, то я до этих времен просто не доживу.

— С чего вдруг? Ты что — больна?

— Нет. Я просто думаю, что если ты решишь, что я тебе мешаю, меня ждет тоже приступ черной меланхолии. Приступ, из которого я не вернусь. Вопрос, как меня уберут. Я в последнее время часто об этом думаю. И знаешь, что я придумала? Я думаю, мне подсунут бутылку с какой-нибудь гадостью. Я выпью и уже не вернусь… Очень удобно. И никаких подозрений.

— Господи, Марина, какие чудовищные глупости ты вбила себе в голову! Тебе надо отдохнуть.

— Спасибо за заботу, мой дорогой. Это очень мило.

Она открыла дверь и пошла к подъезду.

Глава 19 «Я пойду до конца»

Ближе к вечеру Апраксина позвонила Верхоянцеву и поинтересовалась его здоровьем. Старик сказал, что хочет ее видеть и намекнул, что подозревает в убийстве дочери одного человека. Апраксина предложила Ледникову поехать вдвоем.

Войдя в квартиру, они увидели перед собой уставшего от жизни человека. Однако было видно — что-то еще держало его, не давало потерять себя окончательно и безвозвратно. Это внутреннее упрямство внушало уважение.

Представив Ледникова, Ирина сразу стала расспрашивать Верхоянцева о его подозрениях. Павел Лукич сначала как-то по-стариковски мялся, что-то бубнил себе под нос, потом собравшись, достаточно внятно изложил всю историю, связанную с пропажей картины Державина. Сказал, что заключил с антикварным салоном некий договор. При этом заявил, что он подозревает в причастности к гибели дочери хозяина этого магазина, с которым он ведет переговоры по продаже картины.

Ледников попросил посмотреть договор.

Внимательно прочитав документ, аккуратно положил его на стол. Верхоянцев смотрел на него глазами, налившимися слезами.

— Не волнуйтесь вы так, Павел Лукич, — спокойно сказала Апраксина. — Вам нельзя.

— Да мне уже и жить нельзя, — обреченно проговорил старик. — Я только верну портрет — и все. Ради Сони…

Ледников вздохнул. Делать было нечего, надо говорить правду.

— Павел Лукич, по этому договору вы предоставляете антикварному салону полгода на проведение дополнительных экспертиз. И еще.

Картину вам вернут только после того, как вы оплатите стоимость проведенных экспертиз. А это могут быть немалые суммы.

— Я знаю. Мне и в полиции, куда я первый раз пришел, так и сказали.

— Зачем же вы его подписывали, Павел Лукич? — тихо спросила Апраксина.

— Да сдуру, Ирочка, второпях. Я и прочитать его не успел, когда он эту жидкость разлил.

— Какую жидкость? — не понял Ледников.

— У него на столе стояла какая-то бутылка… Он ее задел, как будто случайно, и вся жидкость разлилась. Пошел какой-то дым, у меня сразу появилась резь в глазах. Он сказал, что надо срочно в поликлинику — промыть, он отвезет, тут близко… Ну, я и подписал. А прочел только дома, и то через несколько дней, когда глаза прошли.

— Вы думаете, он сделал это специально?

— Да конечно! Теперь я в этом уверен. Знаете, я стал интересоваться, а не было ли чего похожего с другими людьми, обращавшимися в салон? Нашел людей, которые имели дело с этим человеком…

Старик вдруг заметно оживился, голос его зазвучал куда увереннее, глаза просохли. В нем вдруг стал виден тот крепкий, уверенный в себе мужик, каким он был когда-то.

— Так вот один человек принес в этот салон старинный серебряный сервиз, его там напоили чаем, и в тот же день у него случился сердечный приступ… А другой, как и я, сдал на комиссию картины, выпил после заключения договора какого-то очень дорого вина, которым его угостили, и…

— И что? — решил уточнить Ледников, хотя было понятно, куда гнул Верхоянцев.

— Он тоже отправился в мир иной… Наследники теперь пытаются вернуть картины, но им говорят, что это были копии, не имеющие никакой ценности. Понимаете? Нет, вы понимаете? Ирочка, но вы-то понимаете, что они творят?

Апраксина успокаивающе сжала руку старика и выразительно посмотрела на Ледникова, давая понять, что разговор пора заканчивать — нечего волновать старика.

— Вы не могли бы дать координаты этих людей? Я хотел бы с ними встретиться и поговорить.

— Да-да, конечно. Сейчас, сейчас…

Старик принялся копаться в картонной папке, которую все это время держал на коленях.

— Вот! — он протянул Ледникову листок с адресами. — Может быть, вам удастся, вывести этих разбойников на чистую воду. А если нет… Я не сдамся все равно. Я пойду до конца. Ради Сони.

Женщина, адрес которой дал старик, жила неподалеку, и Ледников решил, не откладывая, отправиться к ней.

— Ты не будешь возражать, если я поеду к этой женщине с тобой? — уже в машине спросила Апраксина. И нервно добавила: — Что? Что ты так на меня смотришь?

— С тобой все в порядке? Ты слишком нервничаешь.

— Тебе показалось — вспыхнула Апраксина. — Просто расстроилась из-за Павла Лукича. Он сильно сдал после смерти Сони. Не знаю, как он будет один.

Ехали молча. Ледников вдруг вспомнил, как оказался в музее в зале частных дарений. Под экспонатами там висели таблички — «Из частной коллекции такого-то… Начал свою деятельность по собиранию коллекции тогда-то…» На одной из табличек было указано, что коллекционер начал свою деятельность в 1942 году в Ленинграде. То есть эта самая его деятельность началась во время войны, когда люди умирали от голода и отдавали самое ценное, что у них было, за кусок хлеба. А он собирал в это время свою коллекцию, выменивая семейные реликвии за еду, к которой, видимо, имел доступ… Коллекционеры и антиквары в некотором роде вообще особые люди — они часто имеют дело со старыми и несчастными людьми…