Испанские поэты XX века - [53]

где играют бабочки ранние —

где когда-то мечтал Учитель

о грядущем счастье Испании.

Из моего угла. Послание Перевод Ю. Петрова

О, мой Асорин^{73}, как зашел далеко ты —

сюда, от моря Улисса,

сюда, где великому дону Кихоту

привиделась тень Амадиса^{74};

Ла Манча усыновила пришельца,

но, друг Асорин, хранишь ты

свою иберийскую душу и сердце

под жестким крахмалом манишки;

чуть-чуть вольнодумец, о Асорин мой,

противник доктрины плоской,

ты склонен к реакции из-за старинной

вражды с якобинской прической!

Идешь, об опасности не беспокоясь,

готовый к великим свершеньям,

и шпага, оттягивающая пояс,

святым полирована рвеньем.

Послушай: Испания выбирает

начало, восход, появленье!

Так что ж — задохнуться в зевающем крае?

Замерзнуть в оледененье?

Чтоб вновь искупленье не стало напрасным,

пора с огнем и оружьем

спешить навстречу рассветам красным,

навстречу крикам петушьим.

Молодая Испания Перевод Инны Тыняновой

Было время безумья, было время обмана,

вся Испания в блестках, в чаду карнавала

не могла залечить свои тяжкие раны

и, больна и пьяна, в нищете умирала.

И, беременна мрачным предчувствием, билась

в этом страшном вчера, в нашей лжи и позоре,

а у нас голова от химер закружилась,

и молчало от бури усталое море.

Мы оставили в гавани челн наш убогий,

мы в открытое море стремительно плыли,

наш корабль — золотой, далеки нам дороги;

руль, и якорь, и парус мы в волнах утопили.

И тогда, поднимаясь сквозь сны и виденья —

сны минувшего века, что без славы увяли —

засветилась заря, и сквозь наше смятенье

свет божественной истины мы увидали.

Только каждый спешил по дороге измены,

и протягивал руки за праздной мечтою,

и, сверкая доспехами, думал надменно:

«Пусть сегодня прошло… будет завтра за мною».

Вот вчерашнее завтра, — сегодня живое…

Вся Испания в блестках, в тряпье карнавала

и, как прежде, пьяна, среди крика и воя

кровь из раны своей до конца допивала.

Так не медли же, юность, не жди и не сетуй,

если мужество служит тебе без отказа,

ты пойдешь, пробужденная, к новому свету,

что ясней, чем алмаз, и прозрачней алмаза.

На смерть Рубена Дарио >{75} Перевод В. Столбова

Была в стихе твоем скрыта гармония мирозданья.

Куда же ушел ты, Дарио, новых созвучий искать?

В саду Гесперид^{76} садовник, жаворонок океана,

сердце, звездную музыку способное постигать.

Быть может, тебя Дионис увлек в подземное царство.

И ты возвратишься, розами снова украсив тимпан.

Или в опасном плаванье к берегу Эльдорадо^{77},

к острову вечной юности ты ранен был, капитан.

Пусть же в кастильской речи твой след навсегда хранится,

всего испанского мира рыдайте сегодня сердца.

В своем золотом королевстве умер Рубен Дарио,

из-за морей пришла к нам весть о смерти певца.

Имя его мы выбьем на мраморе чистом и строгом,

а рядом флейту и лиру и надпись высечем там:

«Этих струн достойна коснуться только рука Аполлона,

никто кроме Пана не может поднести эту флейту к устам».

Дону Мигелю де Унамуно Перевод М. Квятковской

На его книгу «Жизнь Дон Кихота и Санчо»^{78}

Он, донкихотствующий и нескладный,

дон Мигель, наш мощный баск,

примерил вычурные латы

и шлем — нелепый таз —

Ламанчца Доброго. И на своей химере

плетется дон Мигель, и шпорой золотой

безумье подгоняет — крепкий в вере,

неуязвимый клеветой.

Народу пастухов,

погонщиков, пройдох, ростовщиков

преподает он рыцарства уроки,

и земляков бездушная душа,

чей сон он будит, палицей круша,

проснется, может быть, наступят сроки…

Он хочет, чтобы всадник выбрал путь

и думал, прежде чем в седло усесться;

так новый Гамлет чувствует у сердца

клинок кинжала, холодящий грудь.

Живет в нем дух породы крепкой, здравой,

чьи мысли рвались прочь от очагов

к сокровищам заморских берегов.

Он после смерти встретится со славой.

Он — основатель, он душою всею

воззвал: — Есть бог! Испанский дух, вперед! —

Он добротой Лойолу^{79} превзойдет.

В нем жив Христос, поправший фарисея.

Хуану Рамону Хименесу Перевод О. Савича

На его книгу «Грустные мелодии»^{80}

Был месяц май, и ночь была

спокойная и голубая,

и полная луна плыла,

над кипарисами сияя.

Она зажгла фонтан огнями,

вода струею тонкой била

и всхлипывала временами,

и только воду слышно было.

Но донеслись до слуха трели

невидимого соловья,

и ветер дунул еле-еле,

сломалась тонкая струя.

Потом возник напев щемящий,

и сад его в себя вбирал:

за миртами, в зеленой чаще,

скрипач таинственный играл.

Любовь и молодость сплетали

в один напев тоску свою

и жаловались ветру, дали,

луне, воде и соловью.

«Фонтан — для сада, для фонтана —

одни несбыточные сны», —

пел скорбный голос из тумана,

и то была душа весны.

Но голос смолк, и смолк упрек.

Рука смычок остановила.

Печаль теперь одна бродила

по саду вдоль и поперек.

И только воду слышно было.

Из книги «НОВЫЕ ПЕСНИ» (1917–1930)

К ПРИМОРСКИМ ЗЕМЛЯМ Перевод В. Столбова

I

В патио — розы, в окне — решетка.

И ты за решеткой, красива, смугла.

Глаза тебе ночь синевой подвела.

Как птица в клетке, невесела,

кого ты ждешь у окна, красотка?

Между решеткой и розами ты

грезишь любовью устало?

Галантный разбойник

весь в черном и алом,

страсть, озаренная блеском кинжала,

твои занимают мечты.

Не встанет с гитарою подле окна

тот, кого ждешь ты. Ибо во тьме

сгибла Испания Мериме^{81}.

Мимо окон твоих — тут ты выбрать вольна —

на партию виста к викарию