Искусство жить (с)нами - [20]

Тут меня снова обдало ледяной волной, как впервые секунды после оргазма. Мысли как будто промыли ключевой водой. Ярость ушла, а взамен ей прошло сначала отвращение, а потом жалость. Всё, как тогда, всё, как стой девушкой.

Вполне спокойно и рассудительно сам для себя, Я заметил, что причинение физической боли человеку, не сильно отличается от секса. Такая же жажда, такое же мимолётное удовольствие, а ярость — та же похоть.

Мир меня вернул в настоящее. Я стоял над согнутым Светлым: он по-прежнему придавливал обеими руками разбитую губу. Настала гробовая тишина. Все молча смотрят, кто на меня, кто на пострадавшего.

Первым отошёл от мгновения завораживающего зрелища Егор. Он недоумённо и без какой либо ярости или возмущения перевёл взгляд с родственника на меня.

— Ты что, рехнулся?!

Его слова были, как команда старта для меня. Я, как укушенный, сорвался с места и выбежал из «Темы». Сев на мопед, Я рванул как можно дальше от этого места. Меня переполнял коктейль из множества самых разных эмоций. Сотни мыслей одновременно ворвались в мой разум, и каждая хотела как можно быстрее привлечь моё внимание.

Начнём с того, что Я впервые всерьёз ударил человека. В девятнадцатилетнем возрасте это нормально, при условии, что Я всегда вёл спокойный образ жизни, не имел зложелателей и умел выходить из конфликтов разговором. Для меня ударить человека было, как лишиться девственности. Я много размышлял на эту тему: каково это — ударить человека, причинить ему реальную боль, пустить его кровь, ободрать свои кулаки о живую плоть. Я хотел когда-нибудь сделать это с каким-нибудь самым злейшим врагом, который прилюдно оскорбит меня или дорогого мне человека. Тогда бы Я встал, выпрямился перед ним, попросил бы повторить ещё раз то, что он сказал, а когда он это повторит со своей дибильной гнилой ухмылкой, Я нокаутирую его одним ударом. И сделав это, Я буду прав, и все будут знать, что Я поступил правильно. Все окружающие понимающе похлопают меня по плечу, скажут: «Ну, мол, мы понимаем Том, этому засранцу давно нужно было вмазать, да только вот никто не решался, а ты молодец, всё сделал как надо». Я с суровым выражением лица скажу всем: «Спасибо, ребят, мне нужно побыть одному» — и торжественно уйду в закат.

Чёрт! Что за дибилизм! Как Я мог о таком думать. Мне вдруг стало страшно стыдно за себя. Я невольно скривил гримасу отвращения. Мои мысли вернулись к моему страху. Холодная волна отчаянья прокатилась по телу. Я опять осознал, что нереально лажанулся. Всё произошло не так, как должно было быть. Я не должен был так тупить с такими пустяковыми проблемами. Я не должен был бить по челюсти брата Егора, просто за то, что Я вру ему. Чёрт побери, да он ведь сто процентов ещё младше меня. Моё движение остановил светофор, и Я вдруг осознал, что сейчас мыслю, как четырнадцатилетний подросток, точнее, как четырнадцатилетняя девчонка, которая мечтала лишиться девственности с принцем на белых перинах, а по пьянке потрахалась с прыщавым другом одноклассника в раздевалке на лавке, и теперь боится, что об этом узнает вся школа.

Я попытался выкинуть из своей головы все мысли, которые считал недостойными моего благородного девятнадцатилетнего возраста. Но чувство позора Я выкинуть не смог. Опозорится перед массой знакомых мне людей было самой настоящей фобией. Хоть и ситуация не располагала поводом для такого яркого беспокойства, но переубедить своё нутро Я не мог. Чёрт, страх перед позором, наверное, это худшее, что досталось мне от моего нихонского папаши.

Приехав домой, Я лёг спать, и так провалялся в постели ещё пару дней.

Шахматы и лишнее слово

Прошло два месяца с того инцидента в «Теме». Первые пару недель меня сковал стыд и страх перед этим заведением. Я не приходил туда на всевозможные тематические вечера, не брал трубку, когда мне звонили знакомые, которые могли знать о том случае. В общем, старался как можно тщательнее отстранить от себя всё и всех. Я странный? Походу… Но ничего не могу с собой поделать. Я сам порой смотрю на себя и думаю: «Миру, ну какого фига ты паришься? Ведь это всё такой пустяк!», а голос изнутри начинает поддевать: «А вдруг они подумали вот так или вот этак. А вдруг они теперь меня считают вот-таким, или может вообще вот-таким», и начинается чудовищный мыслительный процесс, где в конце логической цепочки Я вообще говно на палочке, а не человек. И ничего с этим не поделаешь, страшно и всё тут. Дебилизм.

Со временем весь коктейль чувств во мне угомонился. Я осознал, что ничего страшного в случившемся нет, а свидетели инцидента, как нормальные здравомыслящие люди, забыли всё случившиеся через пару дней. Выходит, что своим двухнедельными отшельничеством Я сам себя наказал за свой проступок.

В «Теме» моё возвращение никто никак не прокомментировал. Единственное, Надя спросила, где Я пропадал, Я отбрехался, что, мол, простыл сильно. Да и дело шло к сентябрю. Светлого в «Теме» Я больше не видел, его брата Егора тоже не было видать. Люди говорили, что он уехал в Лондон на полгода учиться по обмену, мне это было, как раз на руку.

Наступил сентябрь. Сентябрь в Москве жаркий и солнечный, но с последними летними днями приходит какое-то неуловимое чувство увядания. Меняются все запахи. То, что недавно бурно жило и радовалось лету, постепенно готовилось к сну. И не только на природу так влиял приход осени, город тоже менял своё поведение. Люди незаметно закрывались от окружающих, от города, от мира, поторапливали шаг, всё меньше и меньше смотрели по сторонам, углубляясь в какой-то свой неведомый другим осенний мир.