Анджелина села рядом со мной, остальные — вокруг нас, теснясь поближе друг к другу, чтобы быть рядом на случай — в этом странном мире все может случиться, — если собака оживет.
Здесь, за этим столом, не было и следа тех тысяч и тысяч умерших азиатов, и Райнхарта тоже не было, но было такое чувство, будто они здесь, среди нас, и это чувство, быть может, было еще сильнее, потому что мы знали: нет в мире ни духов, ни загробной жизни и нет здесь, за этим столом, при горящих свечах никого, кроме нас, никого, кто мог бы отбрасывать тени на стену. Живыми были еще свечи, и они горели и горели, освещая эту бессмертную ритуальную трапезу — «Императорская собака».
В тот миг мы были необычными посланцами тех, кто с нами не мог быть в эту ночь — давным-давно ушедших и еще не рожденных. Но мы чувствовали величие миссии, возложенной на нас, хотя то, что мы делали, было не так уж и важно. Можно было бы, например, сажать дерево. Блюдо, кстати, было потрясное, если уговорить свой желудок забыть обо всем. И вино было тоже потрясное. И Анджелина как бы случайно положила свою руку на мою.
— За будущее древнего Китая! — сказал Бенни Мясник, поднимая стакан.
— За королей дорог, — сказал Арнольд, поднимая свой.
— Правильно, правильно, — подхватили три девочки, улыбаясь и краснея, словно они что-то поняли.
Тони Петрилло задумчиво и так тихо, что едва ли кто-нибудь мог расслышать, сказал:
— За мышей и кузнечиков.
— За Анджелину! — сверкнув глазами, воскликнула Анджелина.
Мы все, даже Арнольд, немного оторопели, но в темноте, там, куда не добирался свет свечей, Райнхарт согласно кивнул, и тысячи тысяч азиатов сделали глубокий поклон.
