Искусство жить - [7]

— Интересный сон, — сказал он, глядя поверх ее глаз, и затем, чувствуя, что надо сказать еще что-то, добавил — Сны — странная вещь.

— Я знаю, — кивнула она и быстро спросила — А который час, вы не знаете? Еще далеко до Чикаго?

— Еще два часа. На моих часах…

И прежде, чем он закончил фразу, прервала его:

— Да, верно. Я и забыла. — Поежившись, она спросила — Здесь холодно?

— Похолодало, — сказал он.

— Слава богу! — Она посмотрела мимо него в окно, и внезапно лицо ее просветлело — А там теперь хорошо, по крайней мере молний не видно.

Мотнув головой, она отбросила назад волосы.

— Гроза осталась позади, — сказал он. — Я вижу, вы больше не боитесь.

— Вы ошибаетесь, — она улыбнулась. — Но сейчас, конечно, уже лучше. И все же я еще молюсь.

— Это хорошо, — сказал он.

Искоса посмотрев на него, она неуверенно улыбнулась и затем, глядя прямо перед собой, сказала:

— Многие не верят в молитвы и всякое такое. Из-за них и сама чувствуешь себя дурой. Все равно как, например, мальчик хочет играть на скрипке, а не на трубе или ударных. В нашем школьном оркестре вся струнная группа из девочек, кроме одного бедного мальчишки, который играет на альте. — Помолчав, она снова взглянула на него и улыбнулась. — Ведь это же странно, что я говорю вам все, что приходит мне в голову.

— Да нет, почему же?

Она пожала плечами.

— Вот кто говорит, что бог есть, кто — нет, и все правы, а им не веришь. Я сама не знаю, есть бог или нет, но когда мне страшно, я молюсь.

— Это как в старой шутке, — начал он.

Но она прервала его:

— Вы любите музыку — классическую, я имею в виду?

Нимрам нахмурился:

— О, иногда.

— А кто ваш любимый композитор?

Сначала ему показалось, что, возможно, это Макхаут.

— Бетховен, — сказал он.

И, видимо, попал в точку.

— А кто ваш любимый дирижер?

Он притворился, что размышляет.

— Мой — Сёйдзи Одзава, — сказала она.

Нимрам кивнул, поджав губы:

— Я слышал, он хороший дирижер.

Она снова тряхнула головой, откидывая волосы, которые лезли ей в глаза.

— Угу, — сказала она. Какая-то новая мысль завладела ею, лицо ее вытянулось, стало серьезным. Сложив руки, она посмотрела на них и затем неожиданно с усилием вскинула глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я вас чуть-чуть обманула, — сказала она.

Он поднял брови.

— У меня ведь есть парень. — И быстро, как бы боясь, что он может спросить его имя, сказала — Вы знаете, когда встречаешь нового человека, хочется казаться интересней, чем ты есть, ну… — Она снова стала разглядывать свои сложенные руки, и он видел, что она заставляет себя говорить — Я выбрала этот трагический путь.

Он сидел очень прямо, напряженно ожидая, что за этим последует, вот-вот готовый усмехнуться.

Она промямлила что-то и, когда он к ней наклонился, повысила голос, все еще не глядя на него, ее было еле слышно, даже сейчас:

— Я то, что они называют «временная», но я думаю — это неважно, понимаете? Это как бы… Мне становится страшно, и я плачу, только когда говорю себе: скоро я… — Он видел, что это правда; если б она закончила фразу, она бы расплакалась. Коротко вздохнув, она продолжала — Если бы наш самолет разбился, для меня это было бы почти что то же, просто немного раньше, а так — никакой разницы, если мы и погибнем от этих молний или еще что-то… — Теперь она на мгновение подняла на него глаза — Я, как всегда, несу чушь.

Глаза ее были полны слез.

— Нет, — сказал он. — Совсем нет.

Она, улыбаясь, ломала руки, словно в отчаянии, но в то же время и с удовольствием, и чувство радости нарастало, бросая вызов тяжелому бремени горя.

— Во всяком случае, у меня есть парень. Это тот, что играет на альте в нашем оркестре. Он милый. Я думаю, он прекрасный. Его зовут Стивен. — Она подняла руки и вытерла слезы. — Правда ведь, смешно? Моя жизнь удивительна. — Она усмехнулась и обеими руками закрыла лицо; плечи ее вздрагивали.

Он молча похлопал ее по руке.

— Я рассказала вам все, — заговорила она снова, когда смогла говорить, — потому что вы были так добры ко мне. Я не хотела…

— Все в порядке, — сказал он. — А знаете, ведь все добрые.

— Я знаю, — сказала она и вдруг рассмеялась сквозь слезы. — Это действительно так, правда! Вот и мой дядя Чарли говорит так же. Он живет с нами. Он старший брат моей мамы. Он говорит, что в предании о Ноевом ковчеге самое интересное то, что все звери там были перепуганные и глупые.

Нимрам рассмеялся.

— Он, правда, замечательный, — сказала она. — Только вот все время кашляет. Он умирает от эмфиземы легких, но попробуй скажи ему, что нужно бросить курить трубку или пойти к врачу, он прямо на стенку лезет. Он страшно не любит тратить деньги, но притворяется, что ненавидит докторов. Стоит лишь словом обмолвиться, как он поднимает крик: «Лживые пророки! Спекулянты! Пилюлетолкатели! Гады ползучие!» Он, правда, ужасно кричит. Мой папа говорит, что его нужно привязать во дворе вместо сторожевого пса.

Она снова засмеялась.

У Нимрама заложило уши. Начинался длинный спуск. Помолчав, он сказал:

— Я ведь тоже был не совсем честен с вами. Я не занимаюсь бизнесом.

Она посмотрела на него с ребячески жадным любопытством.

— Я дирижер симфонического оркестра.

— Правда? — спросила она, нахмурившись, и внимательно на него посмотрела, точно проверяя, не лжет ли он. — А как вас зовут?