Искусство жить - [11]

— Чувствуете? Оцепенение. Вот в чем секрет!

В то время Олив-стрит уже приходила в упадок. Жалкую витрину дома Даггерсов, где были выставлены фотографии солистов и занятий в классе, украшали крупные, вульгарные звезды, а стекла витрины вокруг фотографий были грубо замазаны темно-синей краской. Создавалось впечатление, что танцевальная школа Даггерсов — бедное, третьеразрядное заведение, которое не стоило даже того, чтобы в него ворваться или потихоньку улизнуть, хотя двери и не были заперты. Но это был трюк — танцоры Даггерсы любили трюки, — они были артистами до мозга своих ломаных-переломанных костей. Обшарпанная, некрашеная входная дверь вела в обшарпанный, некрашеный коридор, где слева была дверь с надписью: «Класс чечетки», а из коридора наверх шла корявая, покосившаяся лестница с облезлыми перилами; укрепленный над перилами указатель гласил: «Школа балета». Когда вы впервые попадали в класс чечетки, у вас захватывало дух: сверкающие арочные зеркала украшены гравировкой, какую Джоан много лет спустя случайно обнаружила на зеркалах в старейших пабах Лондона, красные с золотом стены и изумительный потолок из рифленой белой жести. Хотя Джоан проработала в школе Даггерсов четыре года — пока не поступила в колледж, — она не переставала удивляться роскоши внутреннего убранства их дома. Когда-то здесь был театр. Класс чечетки и школа балета над ним занимали лишь тридцать футов огромного здания. Дальше шла галерея, тоже красная с золотом, и с нее открывался вид в широкий и длинный танцевальный зал, в глубине которого была огромная сцена, отделенная от зала потрепанным тяжелым бархатным, цвета красного вина, занавесом. Боковые стены были украшены канделябрами и высокими панелями, с которых в зал смотрели танцующие грации, Зевс во всем своем величии, нимфы и сатиры, павлины и обнаженные толстяки в позах полулежа — весьма неудачное подражание позднему Рубенсу.

Однажды Джоан привела туда Мартина — в то время его звали Бадди, Мартин приехал на мотоцикле из Индианы, где учился в колледже. Он предложил подвезти ее до работы в машине ее отца «де сото». Как всегда, он превышал скорость, то и дело поглядывая в зеркальце над рулем, не появится ли полицейская машина, — поэтому к дому Даггерсов они подъехали задолго до начала занятий.

— Не хочешь посмотреть? Здесь интересно, — предложила Джоан.

Их шаги гулко отдавались в пустом помещении. В танцевальном зале было полутемно. Они едва различали резные фигуры на потолке высотой в два этажа, обрамлявшие пустоты, откуда когда-то свисали тяжелые люстры.

— Как в церкви, — сказал Бадди. Подстрижен ежиком, в кожаной куртке, сигарета прилипла к губе, как у Марлона Брандо. Он написал уже два романа, непригодных для печати, — ужасных, с ее точки зрения, хотя ему она об этом не говорила. Но несмотря ни на что Джоан была абсолютно уверена, что Бадди станет знаменитым — когда, наконец, пошлет к черту Джеймса Джойса.

Она крепко сжала его руку, они остановились, постояли, потом поцеловались. Затем прошли через зал дальше, к сцене, где ученики Даггерсов демонстрировали свои успехи. Поднявшись на сцену, они оказались среди затененных фонарей, канатов, рабочих помостов — здесь было темно, как в царстве теней, и вся механика сцены казалась не только из другого времени, но и с другой планеты. Они снова остановились и поцеловались, он обнял ее. Потом она нащупала его руку и положила ее к себе на грудь, под свитер, и он, несмотря на свой опыт, как всегда, запутался и долго не мог расстегнуть бюстгальтер. Она чувствовала, что все ее существо рвется к нему, он прижимался все теснее. Взмахнув свободной рукой в сторону тусклого, полного призраков зала, он шепнул:

— Милая леди, вам нравится отдаваться на глазах у этих людей.

Она хмыкнула и, не отпуская его руки, повела его в другое крыло к маленькой двери в комнату, которую она обнаружила несколько недель назад. Там, опутанные паутиной, хранились старые ящики, электропровода, бумажные мешки, рассохшиеся рамы от старых декораций и повсюду стояли столы, стулья, кушетки, укрытые от пыли брезентом.

— Может быть, нам стоит порепетировать? — предложила Джоан.

Они пробрались под высокое окно, из которого падал единственный луч света, и Джоан посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут. Она оглядывалась, не отпуская его руки со своей груди, и наконец он заметил кушетку, подошел, сбросил брезент, и, когда уже был с ней, как всегда жадный и нетерпеливый, — но и она тоже, она тоже! — Джоан спросила:

— Ну как, интересно было?

Она взглянула на Мартина — Бадди средних лет. Он привычно следил за дорогой, занятый своими собственными мыслями. Он уже давно забыл о Даггерсах, о тех временах. Его руки, держащие руль, были мягкими, даже пухлыми, но все еще сильными. Переведя взгляд на его лицо, она спросила:

— О чем ты думаешь?

Мартин, моргнув, встряхнулся, как бы извиняясь.

— Да так, ерунда, — сказал он. — О том, что Афина сказала Одиссею. Ерунда. — Вид у него был почему-то смущенный.

Она посмотрела в окно, достала сумочку, открыла, нащупала таблетку.

— Опять болит?

Это «опять» кольнуло ее, она досадливо поморщилась: