Искусство терять - [97]

— Было море под солнцем, — вздыхает Кристоф, — блестящее, как щит, и стела с цитатой из Камю…

Наима почти машинально продолжает:

— «Здесь я понимаю, что зовется славой: право любить без меры…»

Она немного жалеет, что произнесла эти слова при нем. Ей не хочется, чтобы он подумал, будто это требование. Для нее вопрос чести не просить больше того, что есть. Сейчас, например, она думает: хорошо бы он здесь уснул, а ранним утром они бы снова занялись любовью. Но она ничего не говорит.

— Ты бы хотела когда-нибудь поехать туда? — спрашивает Кристоф.

Он смотрит на нее и улыбается. У него настоящая мальчишеская улыбка, похожая на гримаску, одновременно лукавая и наивная. Ее сердце бьется чаще, потому что она представляет себе, что, возможно, да — они поедут туда вместе. Он скажет жене: деловая поездка или еще что-нибудь, что говорят женатые люди, у которых не хватает честности признаться, что желание склоняется во множественном числе, — и они уплывут за море. Она отвечает торжественно, как будто речь идет о предложении руки и сердца:

— Да.

Но он больше ничего не говорит. Снова улыбается, гладит ее по лицу, потом встает и одевается.

• • •

Галерея Кристофа Рейни показывает современное искусство, так написано на витрине. В ней много фотовыставок, но еще скульптура, инсталляции, живопись («Только фигуративное искусство, — требует Кристоф, — абстрактным я сыт по горло. Мне нужны люди, которые умеют что-то делать руками, а не такие, что нашли концепт»), немного меньше видео («Это плохо идет»). Здесь выставляются творцы со всего мира и всех возрастов. Это и нравится Наиме: дом не принадлежит никакому поколению, никакой школе, это не логово, где специфическая группа художников могла бы спрятаться, не высовываясь наружу и упиваясь тем, что она — самая передовая или, наоборот, нарочно в арьергарде, — последний бастион общества, после их бегства утратившего душу.

Однако у Кристофа есть особая страсть — сам он предпочитает говорить о «фирменном блюде». Его интересуют произведения, созданные в бывших колониях в годы деколонизации (кровопролитной или нет). Он называет это «невыровненной эстетикой». В его кабинете на втором этаже галереи есть Фанон [77] и Глиссан [78].

— Полагаю, ты их читала, — сказал он однажды Наиме.

Она пожала плечами.

— Не понимаю, с какой стати.

Ей-то в ее семье не дали книг, читанных Кристофом в юности, — тех, исходя из которых он смог впоследствии обратиться к этим. Хамид читает только газеты и время от времени биографии великих людей. Кларисса читает книги хиппи об окружающей среде и воспитании. На обложках — кусты, сложные стежки вышивки и улыбающиеся лица. Ребенком Наима никогда не бывала в художественной галерее. Ни разу не была она и в театре. Она много лет пыталась присоединиться к доминирующей культуре (которую долго называла просто «культурой», пока не встретила Соль и Ромена и не политизировалась, почти ничего для этого не сделав, просто общаясь с ними, в силу капиллярности), боясь, что ей недостает некоторых ее кодов. Внедрившись в культуру-хозяйку, можно, наверно, взорвать ее изнутри, сказала она себе в университете, не зная, кого имеет в виду — женщин, молодежь, детей иммигрантов или просто невнятную еще личность, которой предстояло стать ей самой. Но доминирующая культура оказалась много шире, и она оставила свои подрывные мысли. Познать ее до возможности в ней жить, быть в ней как рыба в воде — это цель, на достижение которой нужна целая жизнь.

Наима горда, что окончила факультет, который не дал ей ничего, кроме интеллектуальной пищи, не подготовил к профессии и, записанный в ее CV, никогда никого не впечатлял. Когда она и ее сестры были детьми, Хамид нервно просматривал их дневники и всегда уговаривал учиться лучше. Он мечтал о невыносимой нагрузке, которая, казалось девочкам, растягивала время обучения до старости или смерти. Ни одна из его дочерей так и не поступила ни в Политехнический, ни в Высшую нормальную школу. С годами одержимость отца стала у них шуткой, рефреном, которого они больше не слышали. Мирием и Полина, старшенькие, окончили торговое училище, а младшая, Аглая, с прошлого года преподает в лицее. Наима пять лет изучала в университете историю искусств. По ее словам, она хотела, чтобы в ее нагрузке была бесполезная красота: полезная учеба — это мания бедняков, страхи иммигрантов. Она не желала слушать насчет этого советов отца.

Кристоф учился на том же факультете, что и она, хотя и не так долго: он остановился на лицензиате, как сам сказал ей на собеседовании. Ей хотелось ему ответить, что при этом между их жизнями нет ничего общего. Кристоф унаследовал дом, в котором его отец основал галерею примитивного искусства, и превратил ее в галерею современного искусства. Кристоф вырос в квартире в двух шагах отсюда, среди античного мрамора и африканских статуй, успевших покрасоваться в гостиной его родителей, прежде чем приземлиться в витрине. Он выбирал свой лицензиат, как, наверно, выбирает рубашку утром: из огромного набора возможностей и зная, что любую легче легкого заменить на другую.

— Ты хоть знаешь, что сам есть воплощение всего того, с чем борются эти ребята? — задает она провокационный вопрос, показывая пальцем на книги.