Искусство терять - [79]

В следующие недели он влюбляется все сильней — буквально падает в любовь. Любовь — бесконечный туннель, он похож на тот, что вел Алису в Страну чудес. Он, однако, ждет, ищет у Клариссы изъян, который остановит или замедлит его падение, но не находит и падает, с испугом, с восторгом, с удивлением. Она ни в чем не меняется с того дня, как они поселились вместе. Он не выносит перепадов, которые отмечал раньше у других девушек, например, подружек Франсуа. Едва отношения становятся мало-мальски серьезными, куда только деваются прелестные и полные жизни партнерши первой поры. Они начинают ныть и дуться, превращаются в капризных детей, привлекающих внимание бесконечными жалобами или внезапными командами. Кларисса же остается равной себе, девушке с набережной Сены в ночь их встречи, как будто думает, что быть чьей-то подружкой не дает никаких особенных прерогатив, или ей не нужно сбрасывать никакую маску, нет никакого болота, в которое она могла бы спокойно погрузиться. Кларисса кремень, она цельная, вся из одного куска.

Когда он в первый раз приезжает во Флер, у него на языке только одно: «Кларисса сказала», «Кларисса думает».

— Да кто она, эта девушка? Колдунья, что ли? — недоверчиво спрашивает Йема.

Кто она, эта девушка? Хамид часто задает себе этот вопрос. Он изучает ее в надежде найти хоть подобие ответа. Он мог бы вечно смотреть, как она живет, и никогда не заскучать. Мог бы часами сидеть в темном кинозале перед фильмом, в котором будут лишь крупные планы ее рук и лица.

У Клариссы короткие волосы, шелковистый ежик. У Клариссы голубые глаза с темно-синими точками. У Клариссы ямочка только на одной щеке. Кларисса носит его футболки и джинсы, а он надевает одежду Клариссы.

— Ты такой худенький, — шепчет она восхищенно, — ты красивый, как девушка.

Он смакует этот комплимент — скажи такое кто-нибудь в Пон-Фероне, это прозвучало бы оскорблением, — и неожиданная фраза звенит у него в ушах.

У Клариссы молочно-белая кожа. Иногда они соединяют руки или ноги, чтобы оценить цветовой контраст.

Кларисса — его сила, его позвоночный столб. Рядом с ней он может сбросить до последнего клочка свою роль старшего брата, главы семьи, он ведь этого никогда не хотел. Она не ждет от него никакого авторитета, никакого покровительства, ни даже — это его всегда удивляет — советов:

— Я знаю, что делать, — часто говорит она, когда он предлагает варианты решения какой-нибудь ее проблемы.

— Тогда зачем ты мне это рассказываешь?

— Поделиться, — отвечает Кларисса весело, как будто проблема — пирог, который она вынула из духовки.

Рядом с ней он волен размышлять, никуда не спешить, бездействовать. Он говорит себе, что любой человек в общении с Клариссой размечтался бы стать артистом и вообразил, что это возможно. Ее иерархия занятий не такая, как у простых смертных — во всяком случае, у тех, с кем Хамид общался до сих пор. Кларисса свободна — как тот, кому не внушали, что он должен быть лучшим, но призывали найти то, что он любит.

Он все же встает на учет в контору, предоставляющую временную работу, и пересекает город, чтобы сдать внаем свои руки на несколько часов или несколько дней — как его отец в ту пору, когда река еще не принесла ему пресс, когда он был еще всего лишь безземельным крестьянином, как и Юсеф, вечно искавший работу на склоне горы. Времени, которое он проводит с Клариссой между подработками, достаточно, чтобы не чувствовать, что вся жизнь сводится к физическому труду. Она учит его рисовать. Он рисует Клариссу. Учит его вырезать. Из куска марсельского мыла он вырезает Клариссу кончиком сверла. Учит его лепить. Он месит красную глину, чтобы воспроизвести изгиб ее бедер. Потом они приходят к согласию, что фигурка похожа поочередно на цаплю, Жоржа Марше [66] и кита, проглотившего Иону.

— Наверно, это не твое, — утешает его Кларисса.

Она говорит это с верой человека, знающего, что у каждого есть свое и Хамид свое скоро найдет.

С ней он открывает другой Париж, не тот, что летом: теперь это город старьевщиков, ремесленников и материалов. Кларисса обожает Блошиный рынок в Сент-Уане. Она собирает старые вещи, и ее умелые руки возвращают их к жизни. Когда Хамид пошел с ней туда в первый раз, ему показалось, что вдоль улиц разложено имущество только что обобранных трупов. Все пахнет человеческой кожей. Ему непонятно, зачем люди хотят унаследовать от незнакомого тела одежду или мебель. Глядя на вещи, выставленные на тротуаре, прямо на земле или на одеялах, он вспоминает те кипы одежды, что привозили в лагерь Ривезальт грузовики гуманитарной помощи, и отвращение хватает его за горло. Кларисса непременно хочет сделать ему подарок и настаивает, чтобы он что-нибудь выбрал, делать нечего, и он решается на старый комикс про Тарзана, на обложке которого Король джунглей летит на лиане над горящим поездом, сошедшим с рельсов на краю пропасти (беда не ходит одна). Его рука дрожит, когда он начинает его листать — в глаза бросаются ХА и АААААААХ его детства.

— Все хорошо? — спрашивает, встревожившись, Кларисса.

На стенах их комнаты висят фотографии, на них она в разных возрастах, улыбающаяся, замурзанная, в слезах. Он — лишь на нескольких недавних снимках, как будто родился в двадцать лет. О прошлом и особенно о первых годах во Франции он ничего ей не рассказывает. В ответ на ее вопросы только пожимает плечами, улыбается, меняет тему. Иногда ему кажется, что он похож на отца, невольно жертвуя обязательствам