Искусство проклинать - [104]

Витька пропадает на стройке все выходные и праздники, и в будни прихватывает час-другой, до темноты. И, конечно, ставит мелкие ловушки для рыбы по берегу. Вчера перед заходом солнца он обошёл свои морды (так они называются), вниз по течению, и, набрав целое ведро рыбы, решил проверить возле своей лодки в камышах. Уже подходя, он заметил что-то белое через сухие стебли, и подумал: местное ворьё из бомжей или малолетняя шпана. Но это были не воры.

В лодке сидела Нина Сергеевна, обнажённая по пояс, а ниже — обросшая серо-бурой травой или шерстью. На дне, положив ей голову на колени сидела голая Маринка. Нина Сергеевна поглаживала дочь по длиннющим седым волосам, и пела известную телевизионную колыбельную, снабжая песню непристойными идиоматическими оборотами. Маринка жеманно закатывала бледные глаза, и тоненько хихикала в самых пикантных местах. Витька застыл, и, уронив ведро, с размаху сел прямо в лужу от пролитой воды. У него отнялся язык, а ноги стали невесомыми. Маринка оглянулась на него с деланно-скромным выражением синеватого, с чёрными пятнами лица, и пропищала:

— Ой, Витя… Не ждали, Витя, не ждали… Ну, привет, Витёк! Как ты поживаешь?

Витька сумел только раскрыть рот и вдохнуть немного воздуха, чтобы не сдуреть окончательно.

— Как там наши? Все здоровы? А Тина? Ты её трахаешь, Витя? — весело спросила Маринка.

У него ещё хватило сил отрицательно помотать головой, а Маринка, раздражаясь, уже завела, капризно шепелявя и картавя, как дошкольница: Трахаешь, трахаешь, не отпирайся. Ты у нас такой проказник, Витя… — Она шаловливо пригрозила пальчиком, и переменила возмущённый тон на обиженный.

— А меня никогда не трахал, Витенька! Как не стыдно! Я же красавица! Не чета вашей Тинке. Я — мисс!

— Молчи, бесстыдница, — с шутливой строгостью пропела Нина Сергеевна, и шлёпнула дочь в готовно подставленный голый зад. — Порядочные девочки так не говорят.

— Я не порядочная, не порядочная. Это у нас Тинка порядочная. Зато у меня, непорядочной — тёплые мальчики, а у Тинки — подложный. Она из него домового сделает, ха-ха-ха!

Витька продолжал без сил сидеть среди дёргающейся, подпрыгивающей рыбы, и так же, как рыба, беззвучно раскрывал рот.

— Иди ко мне, Витя! — ласково поманила Маринка, отводя волосы от своей белой груди и встав на лавочке лодки на колени. — Я сейчас тёплая. А внутри — пожар, — а потом, кривляясь, заламывая руки, пропела: Тебя я лаской огневою и обожгу и утолю!

— Нет, я утолю. — Нина Сергеевна кокетливо улыбнулась, демонстрируя щучьи зубы. — Я умелая женщина, с опытом, и очень прохладная. Не надо никакого огня — ласки должны быть холодными. Огонь — это плохо. Тинка своим огнём мою дорогую девочку уже обласкала, хватит. Но ей мои слёзы материнские ещё отольются, молодой человек! Кровью смоет — клянусь! Но не хотите ли вы, наконец, приступить к любви, юноша? Я вся ваша!

Маринка заартачилась: Да пошла ты, старая… к себе, в болото.

— Не смей так с матерью разговаривать!

Нина Сергеевна отвесила дочери крепкую пощёчину, и у Маринки выпал, повис возле носа левый глаз. Она преувеличенно-спокойно и аккуратно вставила его на место, и в ответ дала матери ногой в живот. После этого жуткая парочка затеяла драку, раскачивая лодку, вырывая друг у друга клочья шерсти, волос и кожи. Потом оторванная корявая рука в чешуе упала возле Витьки, и уцепилась длинными загнутыми когтями за его высокий резиновый сапог. Это вывело беднягу из состояния ступора. Он вскочил на четвереньки, а затем, уже на ногах, рванул к машине, оставленной на берегу… Обманутые в своих вожделениях дамы, поначалу не заметили в пылу драки его бегства, но, спохватившись, попытались догнать. Отстали только на мосту. Витька помчался прямо ко Льву Борисычу.

Мы помолчали. Ашот уже не спускал с меня глаз и был заметно расстроен, что я не удивляюсь. Не удивилась — значит, знаю.

— Тина, это в самом деле ты обожгла Маринку? Как? — спросил Лев Борисыч.

— Навела на неё свой крест. Тот самый. Мне отдал его Дан.

— Что это было, Тина, скажи? — выдавил из себя бледный Витька, поднявшись с места и встав возле стола Ашота, лицом ко мне. — Почему они такие? Как это случилось?

Ильяс отбросил свою тряпицу, и тоже придвинулся, испытывающее буравя меня глазищами в пол-лица. Все были встревожены, ошеломлены. Все, кроме Ашота. Он тоже знал…

— Почему же ты молчала, Тина? — Ильяс уже не скрывал нетерпения. — Почему не сказала никому?

— А кто бы мне поверил? В дурдом не хотелось — вот и молчала.

— Так расскажи теперь. — У Льва Борисыча было несчастное, но, как всегда, доброжелательно-сдержанное лицо, а голос твёрдый и почти спокойный.

Не нужны никакие боевики Васо! — внезапно пришла мне в голову мысль. Вот она — команда, которую я знаю и люблю, в которую верю. Каждый стоит отряда. Я могу пойти с ними хоть куда… Я могу… и не хочу… но я пойду! Если я им откажу, они меня свяжут и понесут на руках, как боевое знамя.

И я рассказала всё в третий раз. Медленно, спокойно и сухо, без эмоций, с оценочными комментариями, расчётами, догадками. Я говорила обо всём, кроме Братии, которая была тайным союзом. Когда я закончила, в мастерской стало тихо. Лев Борисыч снова протёр очки белоснежным платком, Ильяс пробормотал слова молитвы, Витька помял лоб и щёки ладонями. На Ашота я не взглянула ни разу за всё это время. Мне кажется, он тоже иногда кричит про себя, а это только его личное дело…