Искусство нарушать правила - [27]

Интересно, доверяет ли ей Ксандер настолько, что расскажет что-нибудь о себе? Его красивые глаза, когда он на нее посмотрел, снова показались ей бездонными; он как будто жадно искал в ее лице признаки… чего? Обмана? Сердце гулко забилось в груди. Что же он ответит? Ей нужна интересная предыстория, чтобы статья заблистала. Нет, возражал внутренний голос, дело не в статье. Ей самой хочется побольше о нем узнать. Она хотела думать о нем лучше, потому что, несмотря на высокомерие — которое, как она подозревала, служило защитным механизмом, — он ей в самом деле понравился. И не только потому, что он такой красавец, но и потому, что она догадывалась: в нем скрыто гораздо больше, чем он позволяет видеть окружающим.

Должно быть, оптимизм в нем одержал верх, потому что он наклонился вперед, посмотрел ей в глаза и спросил:

— А как по-вашему?

Возбуждение мало-помалу овладевало ею; она поняла: вот оно — он допускает ее к себе.

— У вас было трудное детство? — спросила она, надеясь, что правильно истолковала его намерения.

Он скрестил руки на широкой груди и посмотрел на стоявшую между ними лампу; Джесс заметила, как напряглись его мышцы под футболкой.

— Можно и так сказать. Мои родители не хотели заводить детей. Я получился случайно — о чем отец не уставал мне напоминать. — Ксандер снова покосился на нее, и она изумилась, заметив в его лице неуверенность — вот уж чего она прежде в нем не замечала. — Мама умерла родами. — В голосе зазвучали стальные нотки, отчего по ее спине пробежал холодок. — Мне пришлось расплачиваться за право жить в семье, а не в приюте… С самого детства я работал, отрабатывал свой хлеб и крышу над головой. Когда мне исполнилось шестнадцать, папаша вышвырнул меня из дому. Сам он почти все время проводил в пивных или букмекерских конторах, так что я и раньше нечасто виделся с ним. — Ксандер лег на спину, затем повернулся на бок и посмотрел на нее. Лицо его стало непроницаемым, как будто он опустил жалюзи.

— Ужас какой! — воскликнула Джесс, представив, что в детстве ему не позволяли делать то, что делают обычные дети, — ему вообще не позволяли быть ребенком. Сердце у нее сжалось.

Он пожал плечами:

— Ну да, мне туго приходилось. Я часто попадал в неприятности. Магазинные кражи, драки… Потом я увлекся граффити. Меня считали грозой квартала. Школьные учителя махнули на меня рукой после того, как поняли, что я неисправим.

Когда Джесс училась в школе, она знала детей вроде Ксандера. Они были одиночками, заблудшими душами. Им трудно было вписаться в то, что считается нормальной жизнью, потому что сами они не имели возможности узнать, что такое нормальная жизнь.

Ей стало душно; глаза наполнились слезами.

— Но посмотрите, чего вы добились. — Ей удалось не разрыдаться и сделать вид, что она просто откашлялась. — Всем хочется купить работы великого, талантливого Ксандера Хитона! — Она сдвинула брови, изо всех сил сдерживая порыв утешить его и обнять.

— Джесс, а вы бы что у меня купили? — спросил он, наклоняясь вперед с самой обольстительной улыбкой.

Гнетущая атмосфера последних минут растворилась бесследно. Он мастер непристойных намеков! Джесс забыла обо всем; она могла думать только о том, что видела перед собой. Перед ее глазами возник образ его великолепного тела, распростертого в постели, — и на нем только простыня, а по лицу блуждает его завораживающая улыбка. Она представила, как склоняется над ним и прижимается губами к его губам, стараясь поцелуями прогнать всю боль, которая отдаляет его от остального мира…

— Джесс! — Он нахмурился, как будто боялся, что она вот-вот уйдет за дверь, на которой написано «безумие», и больше не вернется.

— Что? — Она провела ладонями по волосам, стараясь привести себя в чувство. Порядок на голове — порядок в голове.

— Что с вами?

— Ничего. — Она посмотрела на озеро, стараясь вернуться в действительность. — Вы ходили в колледж или университет? Где вы учились рисовать? — спросила она, чтобы нарушить неловкую паузу.

Поставив тарелку, он оперся на локти и тоже посмотрел на воду.

— Нет. Я в основном самоучка. Я бросил школу в шестнадцать, тогда же, когда ушел из дому; я не получил аттестата, поэтому никакой колледж меня бы и близко не подпустил. В школе я почти не учился, потому что должен был по вечерам работать и так уставал, что мне трудно было сосредоточиться. Потом я начал прогуливать уроки, потому что не успевал и в результате чувствовал себя тупицей, чего я терпеть не мог. В общем, когда я бросил школу, меня вовсе не ждало светлое будущее… Единственный предмет, который мне нравился в школе, — рисование. Я знал, что это у меня по-настоящему получается, к тому же, учитель был замечательный, который подбадривал меня. К сожалению, тогда я еще не понимал, как важно работать, не жалея сил… И потом, я не знал, что любимым делом можно зарабатывать. В том возрасте меня только заработки и волновали. В общем, вначале рисование было просто хобби. Когда я бросил школу, обычно выходил с дружками среди ночи и расписывал стены общественных зданий. Граффити стали для меня своего рода освобождением от серых будней. С помощью граффити я изливал гнев, который испытывал, но не мог выразить словами.