Искушение винодела - [2]

Чуть вдалеке на гребне Собран заприметил статую. Моргнув и покачиваясь, он недолго рассматривал ее — знакомую фигуру ангела, позолоченную, расписанную красками, покрытую глазурью. Подойдя поближе, юноша обмер — ангел внезапно встал и схватил его.

Собран ощущал, как к нему прижимается крепкое, теплое, мускулистое тело. Юношу обхватили крылья: самые обыкновенные кости и сухожилия под покровом из кожи и перьев. Ангел дышал ровно, от него веяло снегом. В великом ужасе Собран чувствовал странное спокойствие, хладнокровие, о котором как-то рассказывал священник-миссионер, попавший в пасть ко льву. Некоторое время длилась тишина, потом юноша заметил: луна поднялась еще выше, а его собственное сердцебиение вошло в такт с пульсом ангела.

Собран поднял взгляд. Красота и молодость ангела казались маской, поверх которой была надета другая — маска терпеливого любопытства. Ангел подождал, пока Собран наконец всмотрится в его лицо, и произнес:

— Ты уснул. — И тут же добавил: — Не упал в обморок, просто уснул.

Страх прошел. Ангела совершенно точно послали к Собрану, но не в утешение, а дать совет. Однако даже если он не сообщит ничего, само явление — объятия, такие теплые и живительные, бодрящие, словно морской бриз, — дорогого стоит.

— Я хочу сесть, — сказал Собран, и ангел поставил его на ноги, отпуская.

Юноша успел напоследок ощутить, какие мозолистые руки у ангела. А тот, словно опасаясь напугать человека, плавно выпрямил крылья — чуть темнее его белого лица — перед собой и сложил их. Потом сел так, что видны остались голова, шея и плечи.

Освободившись от объятий ангела, Собран будто бы вернулся в настоящий мир: услышал стрекот кузнечиков, лай собаки, доносящийся из дома Батиста Кальмана. Точно, лаяла любимая собака Батиста, верная Эме.

Собран поведал ангелу о своих любовных бедах — говорил коротко и сжато, словно за привилегию быть услышанным брали деньги. Юноша рассказал о любви, о запрете батюшки, о безумии отца Селесты, ни словом не обмолвившись о плотском желании.

Ангел задумчиво смотрел куда-то вниз по склону. Проследив за его взглядом, Собран заметил вторую бутылку вина, подобрал ее, стер песок со стенок и протянул ангелу. Тот легким прикосновением руки вынул пробку и приложился к горлышку. В свете луны Собран заметил на боку у ангела, под поднятой рукой, некий знак: не то игра света, не то шрам, не то татуировка, похожая на два переплетенных слова, одно из которых блеснуло подобно солнечному лучу сквозь поднявшуюся морскую волну.

— Молодое вино, — сказал ангел. — Прибереги эту бутылку, и, когда напиток созреет, мы с тобой вновь отведаем его.

Собран принял у ангела бутылку и сам приложился к горлышку — влажному и теплому. Вновь ощутил игру вкуса, подобную флирту, но никак не любви.

— Был ли отец Селесты безумцем? — спросил ангел.

Облизнув пальцы, Собран приложил их ко лбу и зашипел, как масло на сковородке.

— Лаял, — ответил юноша, — как собака.

— На луну или на людей, которых недолюбливал?

Моргнув, Собран рассмеялся, а вместе с ним и ангел. Рассмеялся он сухо, но естественно.

— На твоем месте я бы в этом разобрался, — заметил юноше ангел.

— Тут все дело в чистоте крови, — сказал Собран. — Есть множество историй об обманутых невестах и женихах, мужчинах и женщинах, благое семя которых загнивает в их собственных детях.

Юноша предложил ангелу вина. Тот поднял руку в знак отказа.

— Знаю, оно слишком молодое, — извинился Собран.

— Думаешь, я питаюсь исключительно тысячелетними яйцами?

Собран не понял, о чем речь, и ангел пояснил:

— В Китае, в провинции Сычуань, люди закапывают яйца в углях, а потом откапывают и едят. Скорлупа приобретает пепельный оттенок.

— Зарывают на тысячу лет? — рассмеялся ангел.

— По-твоему, человек способен прождать так долго или хотя бы вспомнить, куда он зарыл на тысячу лет что бы то ни было — питательное ли, ядовитое ли…

Юноша зарделся, решив, будто ангел намекает на таинство евхаристии, тысячелетнее благословение, которого губы Собрана не знали вот уже пятое воскресенье.

— Прости, — произнес Собран.

— За вино?

— Я не причащался пять недель подряд.

— О-о, — ровным голосом произнес ангел, встал на ноги и, обняв ствол одной из вишен, наклонил ее так, что листья кроны коснулись головы Собрана.

Юноша сорвал три вишенки на одном стебельке, и ангел мягко отпустил ствол дерева. Потом вновь присел рядом с человеком, сложив крылья.

Собран положил ягоды в рот и съел их, языком отделяя косточки от сочной мякоти. Ангел тем временем велел:

— Ты ведь не знаешь того, что на самом деле знает Селеста, не знаешь, о чем она думает. Пойди к ней и позволь высказаться: говори открыто и искренне, но и слушать не забывай. Если бы я переделил тебе все законы, по которым живу сам, этот бы я назвал первым.

Собран будто очнулся от незрелого, детского самосозерцания, от ощущения, словно бы ночь пришла, дабы напитать его одного, и ангел здесь — дабы утешить и дать руководство ему одному.

— Твой первый закон, — ответил юноша, — станет нашей первой заповедью.

— Каждый ангел любит Господа, одного-единственного. Он — наша путеводная звезда. Плывя по течению темных вод, мы ориентируемся на Него. Бог создал нас, но Он есть любовь, не закон.