Искушение любовью - [13]

Весьма актуальна версия про месть Лиле, так как Лиля сама первая об этом сказала, хотя даже и не поняла этого. Она, несомненно, что-то чувствует, просто не осознает. И здесь будут сложности со сбором информации. Кроме наружного наблюдения, пожалуй, ничего больше не придумаешь. Конечно, идеально собирать информацию и по Андрею, и по Лиле одновременно. Но это нереально! Ну да. — Женя посмеялась сама над собой. — Если ты вспомнишь, что каждый прошедший день будет либо удалять, либо приближать к смерти, то и помощника найдешь. Да, помощник необходим. Причем опытный. Иначе подставит так, что и охнуть не успеем. Где его взять?

Сергей! — Женя удивилась, что не подумала об этом раньше, но уже в следующую секунду ее пыл прошел. — Во-первых, он, условно говоря, человек мужа. И если он сегодня нам еще помогает, то завтра может стать непредсказуемым. У Сергея нет главного — мотива нам помогать. И во-вторых, его тоже нужно проверить. Так, на всякий случай. Не нравятся мне эти стечения обстоятельств, — подумала Женя. — Но кто будет проверять? Кто может мне помочь? Собственно, и думать тут нечего, кроме Александра Николаевича Москвина, мне просить помощи не у кого. Так, — Женя посмотрела на часы, — сегодня я еще успею подойти на кафедру, лишь бы он был на месте».

Не прошло и десяти минут, как Женя уже спешила к университету, благо что находился он в нескольких минутах ходьбы от ее дома. Александр Николаевич, к счастью, был на кафедре и, увидев свою подопечную, которая явно намеревалась войти к нему в кабинет, снял от удивления очки.

— Можно? — несколько запоздало выдохнула запыхавшаяся Женя, уже садясь на стул. Видя молчаливое недоумение профессора, сравнимое разве что со случаем появления у него в кабинете налогового инспектора, желающего возвратить ему налог, взятый с его профессорской, частной, практики, Женя заговорила быстро, стараясь не встретиться с ним взглядом: — Александр Николаевич! Не смотрите на меня так, словно эти выходные, которые вы мне подарили так щедро, словно у меня был день рождения, я буду просить у вас, как второй дубль в кино, еще раз. Да, я действительно пришла на кафедру в свой личный, безутешно оплаканный выходной день. И я не собираюсь говорить вам, что обстоятельства сложились так, что взять эти выходные я сейчас не смогу, но возьму потом. — Женя все же подняла на профессора свой незамутненный взор.

Глядя на нее, он смеялся одними глазами, глубоко пряча улыбку в мелкой сети морщинок вокруг глаз.

— Я тебе выходные дал зачем? — наконец промолвил профессор. — Чтобы ты по кафедре шлялась?

Нарочито грубоватый тон не обманул Женю.

— Александр Николаевич, миленький, какие выходные! Я без вас погибаю!

— Да говори ты, в конце концов, Женя! Ну не тяни за душу.

— У меня беда!

— Ну, Женя! Час от часу не легче! — Профессор встал, подошел к Жене, похлопал ее по плечу и снова вернулся за свой знаменитый профессорский стол.

Стол этот был особенным. Сделанный из натурального дерева средневековым мастером, он весь лоснился, отполированный тысячами прикосновений, и преданно хранил это тепло. Стол славился на весь университет и был сродни музейному экспонату. Кроме того, он служил в качестве лобного места для тех студентов, которые по неблаговидным причинам попадали к профессору. Александр Николаевич при этом был с ними подчеркнуто вежлив, их появление у себя в кабинете сопровождал неизменно вставанием и крепким рукопожатием. «Рад с вами познакомиться, — говорил он, раскланиваясь. — Прошу вас, соблаговолите представиться». От этих слов студенты моментально немели, бледнели и начинали говорить почти нечленораздельно, покрываясь при этом испариной. Но и это было еще не все. Профессор брал под белые рученьки к тому времени уже почти невменяемого штрафника, усаживал за свой стол, а сам становился напротив, со скрещенными на груди руками и немигающим взглядом.

Эту сцену Женя, будучи аспиранткой, видела много раз, и каждый новый спектакль профессор разыгрывал, как экспромт, вдохновенно и не повторяясь. Жене все это напоминало сцену из мультфильма про Маугли, когда великолепный в своей длинноте змей подзывал к себе онемевших от ужаса мартышек: «Ближе, ближе, еще ближе».

Конечно, студенты не выдерживали и просили извинения за свои прегрешения. Но если потом нужно было заступиться за этих бедолаг, профессор неизменно оказывался на их стороне. Так что вредным его не считали, хотя и побаивались.

Женя подсмеивалась над ними, она знала, что профессор прикладывает значительные усилия, чтобы его опасались студенты. Делал он это не из желания продемонстрировать свое превосходство над беззащитными студентами, а из необходимости держать их в узкой колее студенческой дисциплины. «Дисциплина должна быть, — уверял сам себя профессор. — Но и тайна тоже. Где есть непредсказуемость, там трудно предсказать, а значит, есть элементы волнения, а может быть, даже покаяния, на что я, ваш покорный слуга, и надеюсь втайне».

У профессора действительно была некая тайна, которую он скрывал не только от студентов и сотрудников своей любимейшей кафедры, но и от себя тоже: он даже и себе самому боялся признаться в том, что напускает на себя строгость и принципиальность только для того, чтобы никто не догадался, что на самом деле он бесконечно добр и мягок.