Искушение Кассандры - [47]

Карасев немного поразмыслил и решил, что, возможно, для того, чтобы сбить с панталыку следствие. Действительно, наутро Петрова является на работу самой первой, снимает магнит, стирает с него отпечатки и прячет его в карман Берии. Потом она нагло врет, что видела открытой дверь отдела Гончарова и валит все на Александрову с вытекающими отсюда последствиями.

В этом случае некая логика присутствует. Однако если все так, то дальнейшие их действия совсем не логичны: они аккуратно стирают отпечатки с разводного ключа, с ручек дверей в вестибюле, с крючка, но оставляют кучу следов со стороны черного хода…

На этих размышлениях в кабинет влетел Саша и взволнованно поведал, что отпечатки пальцев Сафронова идентичны с отпечатками пальцев на ручке запасной двери. Также они идентичны с отпечатками на очках Берии. Следы ботинок тоже совпадали один к одному.

— Усекаешь? — спросил эксперт.

— Усекаю. Что еще?

— На входной двери остался отпечаток носка кроссовок приблизительно сорок второго размера. Входную дверь открывал кто-то ступней правой ноги.

Карасев подпрыгнул.

— Совпадает с теми следами кроссовок, которые вы обнаружили в предбаннике?

— Откуда я знаю. Ты же велел… игнорировать?.

Карасев тут же набрал сотовый Берестова и спросил:

— Леня, вспомни, перед тем как выйти из музея, ты пинал центральную входную дверь?

— Ты с ума сошел! Я же был с дамой! Джентльмены открывают перед дамами дверь исключительно тремя пальцами левой руки.

— Ах да. Извини! Я забыл, что ты джентльмен! У тебя же жена в Лондоне.

— Хорошо, что напомнил. Ей нужно послать валюту. А ты все выводишь на чистую воду Берию? Кстати, знаешь, что я сейчас подумал? Мне кажется, душа Берии здесь ни при чем. Когда я заснул в музее, мне почему-то Берия не снился.

— Ты еще и заснул?

— Так, немного, прикорнул! Иными словами, вырубился. Но вырубился с установкой увидеть во сне убийцу. Так вот, Берию я во сне не увидел. И знаешь почему? Потому что он давно в аду. Но зато я увидел Древнюю Элладу.

26

— А что тебе еще говорил твой историк? — выкатывала глазища Алена, валяясь на Катиной кровати и болтая в воздухе ногами.

— Ну ты, Аленка, раздобрела. Куда тебя так распирает? — качала головой Катя.

— Когда у тебя будет двое детей, и тебя разопрет! Ну его на фиг! Рассказывай дальше…

— Он говорил, — сощурила глаза Катя, — что нынешнее слово — это завтрашняя реальность. У нашего времени нет внятного слова, а значит, завтрашний день лишен внятной реальности. Нынешнее искусство лишает нас светлого будущего, потому что оно лишено светлого начала.

— Это точно! — вздохнула Алена, переворачиваясь на спину. — Телик смотреть невозможно. Убивают на всех каналах. Откуда нашим детям черпать светлое? Кругом одна уголовка, Катька! Кстати, — Аленка снизила голос до полушепота, — ой, что будет? Алеха возвращается с зоны. Квартиры нет. Как пить дать, первым делом явится к нам с Мишкой…

— Он что, под амнистию попал?

— Попал! Пять лет чистоганом оттарабанил. Ну да фиг с ним! Значит, нынешнее искусство лишает нас будущего? Что делать будем, Катька? Давай с тобой создадим что-нибудь светлое, чтобы спасти будущее! Или лучше давай съездим к твоему историку!

— Ты с ума сошла! — засмеялась Катя.

— Это ты с ума сошла. Столько лет прошло, а все его помнишь, покачала головой Алена. — Поверь моему опыту: он всю жизнь перед тобой будет стоять, как живой… Пока не отдашься. Лучше лишний раз отдаться, чем всю жизнь сожалеть о бездарно прожитых днях.

— Мне сейчас не до чего. На носу защита. Потом сразу поеду в Питер. Меня пригласили работать в Эрмитаж.

— Значит, будешь ученой крысой? — широко зевнула Алена. После чего взглянула на часы и начала лениво сползать с дивана.

— Мне пора Толика забирать из садика. Ой, какая тоска! Ты хоть в Питер уезжаешь, а мне здесь, в этой беспросветной Твери, гнить и гнить. Увез бы меня кто-нибудь из этой тоскливой страны… Кстати, ко мне клинья Мишкин брат подбивает, Агафон. Обещает увезти в Германию. Говорит, у него там все схвачено. Жить будем, говорит, там, как новые немцы.

— Ну а ты как?

— Никак! Менять шило на мыло? Мне эти Мемноновы уже поперек горла встали…

Когда Аленка ушла, сделалось грустно. Катя закрыла глаза и увидела Астерина. Он смотрел на нее все тем же умным, но уже не веселым, а каким-то унылым взглядом и тихо говорил:

— Нынешняя мысль — это материя завтрашней жизни. До тех пор пока в искусстве не будут создаваться светлые образы, светлому будущему не бывать.

Неожиданно историк снова превратился в Аполлона, а Катя в вещую Кассандру. Уже наступали сумерки. Вдали простиралось море. По стану греков расползались громадные клубы дыма.

— Художники ближе к богам, нежели земные цари, — продолжал с грустной улыбкой Аполлон. — Им единственным на земле дано право обтесывать грубые души людей. Да проклянут люди тех творцов, которые служат не возвышению человеческого духа, а их низменным страстям! — Аполлон взял ее за руку. Пойдем со мной, Кассандра! Трою уже не спасти. Если уж творцы взялись за ее разрушение, тут бессильны даже боги.

— Кого ты имеешь в виду, Аполлон? — встревожилась Кассандра.

— Художника Эпея. Его искусством восхищался весь Олимп, а теперь он сотворил то, что твой родной город превратит в руины. Но если бы только город. Он превратит в руины твою душу.