Искушение архангела Гройса - [89]
– Сядь в машину, Рэмбо! – Голос Теляка звучал бодро, хотя звери прилично потрепали Федора. – Иди сюда, дурак!
Мишка, пятясь, пробрался в «уазик», захлопнул дверь, и мы понеслись немыслимыми зигзагами по ночному лесу. Ледниковые булыжники вставали на нашем пути, оскаленные вепри, заколдованные деревья. Стрелять Теляк ребятам запретил: патронов было немного. Кабаны бежали за «Патриотом» следом, пытались сбить его движение ударами массивных тел по корпусу, подпрыгивали к окнам, как волки.
– Они тут свихнулись совсем? – воскликнул Гарри. – Вы видели когда-нибудь такое? Это последствия радиологического заражения, да? Они поэтому понаставили тут шлагбаумов? Удивительное рядом, но оно запрещено! Ха-ха-ха!
Кроме него, никто не смеялся, да и смех его походил на истерику. Мы выезжали на проселок, надеясь, что ушли от преследования. Я был рад нашему чудесному спасению, но еще одна вещь радовала меня больше прочих. Сегодня, во время боя я вдруг понял, что имел в виду Грауберман, рассказывая о разных видах людей на кладбище в Друе. Несколько минут назад я отчетливо увидел полыхающую ауру вокруг Мишки, Матвея, Федора Николаевича: ту самую «газообразную шерсть», отличающую нас от прочих.
49. Колонна автомобилей представительского класса
– Да… – сказал Гарри, когда мы оторвались от преследования. – Это тебе не двухметровый червяк… Нападение мутантов в Чернобыльской зоне! Можно сделать отличный репортаж. Фотки сделали?
Мы молчали, тупо вглядываясь в предрассветную мглу. Огромные бесхозные поля простирались по краям дороги. Я вдруг вспомнил, что лето идет к концу. Еще немного – и Илья, после которого наступает холод.
По лугам стелились белесые обрывки тумана. Приближение солнца выявляло рыжину травы, ее черствость и спутанность. В синей дымке проступали заброшенные колхозные строения, одиноко стоявшие среди простора высохшие деревья. Отдай землю на волю природы, и она вернет свою первозданную красоту. Мне в окружающем ландшафте не хватало привычной для Беларуси мягкости красок, какой-то печальной живописности. Необъятные поля сливались с небом, прятались за буграми и насыпями, прерывались полосами лесов. Мелькали речки и ручьи, прячущиеся в низких берегах, рябыми пятнами всплывали из тумана болотистые низины, заросшие камышом и аиром, желтели песчаные проплешины.
Мы катились в постоянной близости от какой-то реки, видимо, Брагинки, а может, и Припяти. Дорога отдалялась и прижималась к реке, то скрывавшейся в траве, то разливавшейся судоходным простором. Река продолжала свое преследование, шпионила за нами, но вдруг, передумав, резко забирала вправо, вытянувшись прямым рукавом прямо в луга, к горизонту. Последнее время мне приходилось мыслить камнями – межевыми камнями, из которых наш умудренный эзотерическими штудиями наставник составлял магический узор. Мне эта работа нравилась, в ней проступали тактика, стратегия, вызов времени.
Гарри показал рукой на восток, где сквозь просветы черного еще леса показался холодный диск солнца, вычертивший широкую тропу по ступенчатым пригоркам.
– Что за птичка? – спросил он и тут же прервал самого себя: – Какая веселенькая! Канареечка! Попугайчик!
– Гройс, дай автомат, – сказал Мотя шутливо. – Я хочу познакомиться с миром живой природы.
– Какие же вы дикари! – рассмеялся Теляк. – Городские придурки. Это жаворонок. Жаворонок поет лучше, чем соловей, – мечтательно протянул он. – Проблема в том, что соловей живет и поет даже в городе, а жаворонок предпочитает петь в безлюдных местах. Я давно не слышал таких песенок. Хорошая птичка. Запомните ее голос.
– Так точно, товарищ полковник!
– А можно остановиться? – вдруг спросил Мишка. – Я на ходу не могу запомнить. И потом, мотор… Он гудит… Отвлекает.
Я съехал с дороги на гравий, которым зачем-то была засыпана мелиорационная канава. Из машины вышли все, кроме Теляка. Гарри переложил булыжник, который Теляк уже завернул в свою куртку, в багажник и закидал его картонными ящиками и старой одеждой. Тряпье показалось мне знакомым.
– Федор Николаевич, а чей это «уазик»?
– Кости Воропаева. А что? Он тебе родственник, кажется? – Магистр продолжал сидеть в машине, свесив ноги наружу. Ступить на землю после ночного стресса, видимо, не решался.
– Да вроде того… А зачем «уазик»-то?
– А чтобы не привлекать внимания. У меня были соображения на этот счет. И Сероштановы посоветовали.
– Они вам родственники?
– Да нет. Старые друзья… Приятели…
Наш разговор прервал механический гул, похожий на шум передвижения военной техники. Мы подняли глаза и узрели свет противотуманных фар шикарного лимузина, пылающих над хромированным бампером. Из-за поворота выезжал советский автомобиль представительского класса. Фирменная птичка на радиаторе не вызывала сомнений, что перед нами автомобиль «Чайка», членовоз. Машина была черного цвета, в хорошем состоянии, мытая, отполированная. За тонированными стеклами не было видно ни водителя, ни пассажиров.
При виде автомобиля Грауберман вытянулся по стойке смирно, отдал честь комически согнутой ладошкой. Мишка демонстративно отвернулся. Я продолжал сидеть на корточках, поглядывая то на автомобиль, то на шефа.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
Легкая работа, дом и «пьяные» вечера в ближайшем баре… Безрезультатные ставки на спортивном тотализаторе и скрытое увлечение дорогой парфюмерией… Унылая жизнь Максима не обещала в будущем никаких изменений.Случайная мимолетная встреча с самой госпожой Фортуной в невзрачном человеческом обличье меняет судьбу Максима до неузнаваемости. С того дня ему безумно везет всегда и во всем. Но Фортуна благоволит лишь тем, кто умеет прощать и помогать. И стоит ему всего лишь раз подвести ее ожидания, как она тут же оставит его, чтобы превратить жизнь в череду проблем и разочарований.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Секреты успеха и выживания сегодня такие же, как две с половиной тысячи лет назад.Китай. 482 год до нашей эры. Шел к концу период «Весны и Осени» – время кровавых междоусобиц, заговоров и ожесточенной борьбы за власть. Князь Гоу Жиан провел в плену три года и вернулся домой с жаждой мщения. Вскоре план его изощренной мести начал воплощаться весьма необычным способом…2004 год. Российский бизнесмен Данил Залесный отправляется в Китай для заключения важной сделки. Однако все пошло не так, как планировалось. Переговоры раз за разом срываются, что приводит Данила к смутным догадкам о внутреннем заговоре.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?