Искушение архангела Гройса - [79]

Когда Рогнеду привезли на Щорса, она была еще теплая и родная. Глаза открыты, рот крепко сжат. Кто-то сказал, что на глаза нужно положить монеты: их начали судорожно искать. В Беларуси в настоящее время металлические деньги не чеканят. Мы нашли пятаки советского времени, российские десятки казались до обидного маленькими. Часов в шесть пришли две старушки-плакальщицы. Похожие друг на друга как сестры, с одинаковыми дерматиновыми сумочками бежевого цвета. Они сели по разные стороны от гроба, поставленного на табуретки в гостиной, и запели Каноны. Пели долго. При гробе поставили свечи, на грудь покойнице Илана положила своего Спаса, которого потом заменила новой иконой.

После Канона и пения стихир бабуси на время поумолкли, дом погрузился в молчание, лишь Глафира на кухне методично громыхала посудой.

Илана привезла пол-литровую баночку с крещенской водой и передала ей на всякий случай. Пожилая женщина возмутилась:

– Зачем это? Занимаются всякой ерундой… Ересь, которую выдумывают старые бабки.

Илана нашла в себе силы промолчать. Я только что подъехал из Купы с плохими новостями: погребальные венки в здании телеграфа продаются, но ленточек никто не пишет. Ленка, дочка Зубкевича, вызвалась проводить Лану до погребальной конторы в Мяделе, где «ленточки пишут». Девушки в срочном порядке уехали. До закрытия сервиса оставалось двадцать минут.

Я остался в комнате с покойницей: худой до неузнаваемости, хрупкой, восковой. Я не узнал бы ее, увидев такую при жизни.

Она лежала в новых одеждах посередине гостиной, в которой я видел ее обычно приносящей кушанья на праздниках. Смотрел на остроносенький гордый профиль, ладони, сложенные на груди и застывшие в неизъяснимом жесте. Сашка хотел, чтоб она умерла дома: тогда еще успели бы свозить ее в любимый дендросад, на Шишковичи, в Веричиту. Не получилось. Не хватило настойчивости и воли. Плакальщицы вернулись в комнату, перекрестились, расположились по разные стороны от гроба и запели опять. На этот раз они пели что-то, напоминавшее «По диким степям Забайкалья», но все же похоронное. Подходили проститься женщины-соседки, подруги по работе. Они не видели Неду в последние месяцы такой изможденной и изменившейся. Войдя, они вздрагивали и начинали плакать во весь голос. Мы побаивались, что своими криками они разбередят Глафиру. Та держалась хорошо, но в любой момент могла сорваться. Кто-то посоветовал поставить под гроб два ведра воды. Когда Чеся внесла их в комнату, мы слышали, как Глафира разразилась тирадой по поводу бабкиных предрассудков:

– Никогда не видела такой ерунды. Это святая вода? Крещеная? Вам надо торговать святою водою. Разливать ее по бутылкам. И продавать вместо водки…

Бабки пробыли в доме с семи вечера до одиннадцати. Потом вдруг поднялись как по команде, попрощались до завтра, дали указания. Ночью с Недой кто-то должен был остаться для молитвы. Вызвались Илана и Алка, ее одноклассница из Мяделя. Решили дежурить по очереди. Я распрощался, чтоб поехать к детям. В сенях встретил Костю и Сашку, вернувшихся с кладбища. Константин с тяжелой серьезностью поблагодарил меня за визит. Я стеснительно кивнул.

Утром я должен был отвезти детей к Шнурапетам, забрать Шевцовых и привезти их в Мядель. Мы встретились на Октябрьской, поехали. Ритка по дороге бормотала, что на Щорса в Мяделе водится какая-то зараза, вызывающая рак. Вспоминала Ленку Куцкевич. Я отвечал, что рак – болезнь не заразная и инфекционным путем не передается. От этих разговорчиков становилось не по себе. Добравшись до Мяделя, я обнаружил, что в доме не продохнуть: родственники, друзья, толпящиеся в коридоре незнакомые люди.

Я послонялся по дому с отсутствующим видом и вскоре отправился на автовокзал. Эльза приехала на втором по счету автобусе. Я удовлетворенно выключил радио и посадил тетушку на сиденье рядом с собой.

– Ланка с мальчиками в церкви, – сказал я. – Должны скоро вернуться. Мы договорились встретиться дома.

На Щорса уже приехал батюшка, вот-вот должен был начаться чин отпевания. Илана с родственниками уже вернулась из храма, где они умудрились поссориться с Глафирой из-за Нединой кофты. Старая зеленая вязаная кофта Неды была в тот день на Илане, и матушка решила, что та растащила все ее наследство. Кофту моя жена сняла, жалела потом, что не подумала о превратностях восприятия. Костя раздал народу свечки перед отпеванием. Попа я узнал. Именно он приходил отпевать нашу Ленку. Мне он не нравился: важный, холеный, напомаженный. В нем было что-то излишне правильное. Я вышел на улицу покурить и встретил Эльзу. Она не скрывала своей иронии по отношению к православному обряду. То ли давали о себе знать еврейские корни, то ли атеистическое воспитание.

– Ты мне скажи, когда они закончат, – сказала она. – Я лучше здесь пока постою.

– У нас проблема, – сказал я в ответ. – Линка с Алкой вчера полили цветы святою водой. Настоящей, крещенской. С зимы хранили ее, а ночью забыли. Не спали, забегались, вот и решили позаботиться о цветочках.

– Вот и хорошо, – согласилась Эльза. – Цветочкам будет лучше.

– Нам на кладбище эта вода нужна. Была еще банка, но ее случайно вылила Глафира.