Искупление Христофора Колумба - [97]

– Я восхищаюсь уверенностью адмирала. И вот опять прозвучал этот титул – адмирал. В словах чувствовалось сомнение, и тем не менее он употребил звание, которое присвоят Кристофоро лишь в случае успеха его экспедиции. Или он воспользовался титулом, чтобы выразить иронию? Уж не насмехаются ли над ним?

Рулевой обратился к нему:

– Поворачивать к берегу, сеньор?

– Море еще слишком неспокойно, – отозвался Кристофоро. – Видно, как волны разбиваются о скалы. Нам придется обойти весь остров и найти проход. Держите на два румба к юго-западу, пока не обогнем южный конец рифа, а затем поверните на запад.

Та же команда была передана и на две другие каравеллы. Индейцы на берегу махали им руками, выкрикивая что-то непонятное. Невежественные и голые – не пристало эмиссару христианского короля первому завязывать знакомство с самыми бедными, похоже, жителями этой страны. Миссионеры-иезуиты пробирались в самые дальние уголки Востока. Теперь, когда их заметили, наверняка придет кто-то, знающий латынь, чтобы приветствовать пришельцев.

Примерно в полдень, когда корабли повернули на север, вдоль западного берега острова, они заметили бухту, которая могла служить удобным проходом. Теперь уже стало ясно, что это остров такой маленький, что даже иезуиты не сочли нужным послать туда своих миссионеров. Кристофоро примирился с тем, что придется подождать еще день-два, пока они не найдут кого-то, достойного приветствовать эмиссаров короля и королевы.

Когда Кристофоро спускался в шлюпку, небо очистилось от облаков, и лучи яркого солнца обжигали кожу. Вслед за ним по трапу спустились Санчес и дон Педро и, как всегда трясущийся, Родриго де Эскобедо, нотариус, который должен был вести официальный протокол всего, что делалось от имени их величеств. При дворе он, многообещающий молодой чиновник, славился изящной фигурой, но на борту судна быстро превратился в бледную тень. Его постоянно рвало, и он то и дело метался от своей каюты к краю фальшборта, а потом, пошатываясь, возвращался обратно – когда у него вообще хватало сил подняться с постели. К этому времени он уже несколько попривык к морской качке и лучше держался на ногах, а пища, которую ел, не выплескивалась на борт каравеллы. Однако вчерашний шторм опять свалил его, и то, что он спустился на берег и смог выполнить свои обязанности, ради которых и был послан в экспедицию, можно было считать проявлением истинного мужества. Кристофоро, восхищенный его силой воли, решил, что ни в одном судовом журнале его каравелл не будет упомянута морская болезнь Эскобеды. Пусть он войдет в историю достойным человеком.

Кристофоро заметил, что шлюпка с каравеллы Пинсона отошла от судна раньше, чем все королевские чиновники спустились в его шлюпку. Пинсон еще пожалеет, если надеется первым ступить на землю этого острова. Что бы он ни думал обо мне как о моряке, я все еще остаюсь эмиссаром короля Арагона и королевы Кастилии, и с его стороны – предательство опередить меня в столь важной миссии.

На полдороге к берегу Пинсон, по-видимому, понял это, и лодка его остановилась и не двигалась, пока шлюпка Кристофоро не прошла мимо и, не сбавляя хода, выскочила на берег. Прежде чем она остановилась, Кристофоро перескочил через борт и пошел по мелководью, где небольшие волны доставали ему до пояса, а откатываясь, тянули за собой меч, висевший у бедра. Выйдя из воды, он поднял высоко над головой королевское знамя и зашагал широким шагом по гладкому влажному песку. Он шагал так, пока не пересек линию прилива и там, на сухом песке, стал на колени и поцеловал землю. Затем поднялся и, повернувшись, посмотрел на оставшихся позади. Они, как и он, стояли на коленях и целовали землю.

– Этот небольшой остров будет отныне носить имя нашего Спасителя, который привел нас сюда.

Эскобедо написал на бумаге, положенной на небольшой ящичек, принесенный им с каравеллы: “Сан Сальвадор”.

– Эта земля отныне является владением их величеств короля Фердинандо и королевы Изабеллы, наших повелителей и слуг Христовых.

Они подождали, пока Эскобедо записал слова Кристофоро. Затем Кристофоро подписал этот документ, а за ним то же проделали и все остальные. Никто не осмелился поставить свою подпись выше его, да и по размеру буквы их подписей были вдвое меньше.

Только после этого туземцы начали появляться из леса. Их было много, все обнаженные, без оружия, коричневые, как кора деревьев. На фоне яркой зелени деревьев и подлеска их кожа выглядела почти красной. Они приближались робко, почтительно, с выражением благоговейного трепета на лицах.

– Они все – дети? – спросил Эскобедо.

– Дети? – удивился дон Педро.

– Они же все безбородые, – пояснил Эскобедо.

– Наш капитан тоже бреется, – сказал дон Педро.

– У них даже бакенбардов нет, – заметил Эскобедо.

Санчес, услышав их, громко расхохотался.

– Они же совершенно голые, а вы смотрите на их подбородки, чтобы убедиться в том, что это – мужчины.

Пинсон, оценив шутку, расхохотался еще громче и стал пересказывать ее другим.

Туземцы, услышав хохот, тоже засмеялись. Они не могли удержаться, чтобы не привстать и не коснуться рукой бород тех испанцев, что стояли ближе к ним. Было очевидно, что у них нет никаких враждебных намерений, и поэтому испанцы позволили им это со смехом и шутками.