Искры гнева - [93]

— Гонят на Сиваш…

— Болото месить…

— Соль собирать…

— На Перекоп — строить заграждения, крепости…

— Кого хотят, того и гонят в ясырь…

— В ту проклятую Кафу…

— Не зря кобзари и думу сложили… Только у нас её поют тайком. Может быть, слышали:

Заступила чёрная туча

Да белую тучу.

Ой, поганый татарин

Запорожца замучил…

Обо всём, что говорили алешковцы, Головатый уже хорошо знал от беглецов, которые прибывали из Алешек на Слобожанщину, внимательно их слушал и всё думал, зачем они разыскали его и пригласили сюда.

— А мудрит и привередничает у вас всё тот же Костя Гордиенко? — спросил Головатый неожиданно и этим вопросом оборвал жалобные причитания алешковцев.

— Нет, кошевым у нас Иван Малашевич, — ответил белочубый. — Булава из рук Гордиенко выпала…

— Голытьба вырвала?

— Да, я считаю, что так.

— Нехороший человек этот Костя, — проговорил медленно, как бы растягивая слова, Гордей.

— Нельзя так, добрый человек, шельмовать, — возразил поучительно глуховатым голосом пучеглазый алешковец, который до сих пор всё время молчал.

— Подлый человек! — тихо, но твёрдо сказал Головатый. — Если бы не его заигрывание со шведским королём Карлом и если бы этот Гордиенко не связался с Мазепой, то, может быть, всё сложилось бы и по-иному.

Некоторое время стояла тишина.

— Перекинуться к шведу, а потом и к турецкому султану, запродать им своих людей, казаков, разве это не подлость? Подлость! — проговорил гневно Головатый.

— Да хватит вам хватит обо всём минувшем, — вмещался белочубый, — сейчас приспело, другое… — И он начал рассказывать Гордею о том, что кошевой Малашевич очень ратует за возвращение казаков из Алешек в родной край. Разрешения пока ещё нет. Но есть большая надежда. Нарочные из Алешек вторично, разумеется тайно, собираются выехать в Петербург за разрешением. — А нам, — взглянув на пучеглазого, подчеркнул он, — выпала честь перед этой поездкой сделать кое-что важное, что будет содействовать этой поездке. Да, да! Будет содействовать!.. — Ом взглянул теперь уже на черноусого, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и продолжил немного медленнее, стараясь говорить выразительно: — Нам выпало начать весьма важное строительство. Это и заставило нас приехать сюда и потревожить, извините, вас. Мы беспокоимся, чтобы побыстрее вывести наших казаков из Алешек. Где именно осядем? — сказал так, будто спрашивал. — Неизвестно. Думаю, что новая сечь будет недалеко от бывшей бузулуцкой. И земли наши, наверное, будут в границах от Днепра до реки Кальмиус.

— И станут граничить с землями Слобожанщины, — добавил черноусый.

— Вы уже поняли, уважаемый, — стал пояснять белочубый, всматриваясь прищуренными глазами в Гордея и нарочито растягивая слова, чтобы придать им большую значимость, — что, осев на Кальмиусе, мы закроем дорогу крымским татарам на Слободскую Украину, на русские земли.

Он умолк, затаил дыхание и уставился на Головатого: интересно, какое впечатление произвело на гостя сказанное.

А гость сидел молча, и по его лицу трудно было о чём-либо догадаться.

— Вы, наверное, понимаете! — с юношеским задором выкрикнул черноусый. — Там, на Кальмиусе, на берегу моря, мы построим цитадель! — Сжимая кулаки, он поднялся, возбуждённый, решительный. — Построим основательную, настоящую крепость!

— Догадываюсь, — ответил Головатый. — Спокон веку мы загораживали собою дорогу татарве, туркам. Защищали людей Украины, России, Польши… Да-да, загораживали их и были в почёте. А иногда мешали и панам-магнатам, дукачам, старшинам неволить голытьбу…

— Вы ошибаетесь! — вскипел пучеглазый алешковец. — У нас на Украине всегда было братство, единство всех! — Подтверждая свои слова, он махнул рукой, и табак из трубки посыпался на пол. Это, наверное, ещё больше его расстроило. Он пробормотал какое-то ругательство, тяжело поднялся, ступил шаг к Гордею и кинул твёрдо, властно: — Ошибаетесь! Да-да!

"Птица, наверное, не из простых, — подумал Головатый, — хорохорится, как вельможа…" И, тоже поднявшись на ноги, твёрдо проговорил:

— Я убедился на себе и на своих побратимах, да и видел на своей и на чужих землях: что украинский пан, что русский, что польский или турецкий — один чёрт! И здесь и там: подчинение, оброк, неволя…

— Уважаемый господин! — прервал Гордея белочубый и стал перед ним, наверное опасаясь, что Головатый, рассердившись, уйдёт. — Прошу нас, давайте поговорим о пашем общем.

— Да, да, — поддержал его, уже успокоившись, и пучеглазый, — нужно о деле. У нас же большая затея. Как бы сказать, воскрешение. Да, да! Земли новой сечи будут подслепы на отдельные паланки, и важнейшей из тех паланок должна стать Кальмиусская. Там, на "Кальмиусской Сакме", должна быть и крепость. — Он снова сел на своё место у окна.

Головатого заинтересовало услышанное. Но к чему же они клонят разговор?

— Ходят слухи, — сказал он как бы между прочим, — что замышляется строительство большого вала с крепостями, который называют "украинской линией". Вал этот и глубокий ров протянутся от Днепра до Северского Донца и пересекут Сакму. Говорят, будто изюмский полкковник Шидловский уже начал копать около своего городка…

— Но всё это нас не интересует, — уклонился пучеглазый. — Да если и построят эту линию, то мы всё равно будем впереди, около Азовского моря.