Искры гнева - [94]

Белочубый развернул на столе большой лист бумаги, испещрённый длинными кривыми тонкими линиями, которые то разбегались в разные концы, то скрещивались, переплетались. Между линиями красовались кружки, крестики, какие-то закавычки и будто случайно наляпанные и размазанные синеватые пятна.

Присмотревшись к бумаге, Головатый легко определил нанесённые на ней земли Правобережья, Слобожанщины и дикопольские степи. А по самой жирной из всех линий узнал "Кальмиусскую Сакму". Она брала начало от Азовского моря, хотя в действительности — от берегов Чёрного моря, из Крыма, огибала ногайскую степь, вырывалась вверх по-над извилистым Кальмиусом, достигала Донца, тянулась до Царьборисова, к Ливнам и дальше… Проклятая, распроклятая дорога! Это по ней, выскочив из Крыма, из ногайских степей, разбойничьи орды стремительно мчат и опустошают всё на своём пути!..

— Преграда должна быть именно вот здесь, — ткнул пальцем белочубый около узла тонких линий и синеватого пятна, — здесь, на Кальмиусе, где была и раньше. — Он подсунул лист поближе к Головатому: — Вот посмотрите, тут будут окопы, засеки… Так что, уважаемый Головатый, — произнёс белочубый заискивающе, — в Алешковском коше, когда мы сюда выезжали, нас напутствовали пригласить вас на совет и на помощь…

"Вот он, оказывается, какой крючок, — улыбнулся Гордей. — Да, остренький…"

— Нам нельзя медлить, — проговорил черноусый, — никак нельзя. Нужно браться за дело. — Он встал, быстро подошёл к плащу, висевшему на шесте, извлёк из кармана небольшой голубоватый лист плотной бумаги и подал, его белочубому. — Это разрешение белгородской канцелярии на постройку сторожевой крепости и зимовников на Кальмиусе.

— Вы, уважаемый, знаете тамошние места — хутора, дороги, — заговорил белочубый вкрадчиво, тихо, наблюдая, внимательно ли слушает его Головатый. — Разумеется, знаете и людей той местности…

— Да, кое-кого знаю, — ответил Гордей, уже окончательно поняв, зачем его разыскивали алешковцы. — Только моя дорога вот сюда… — он ткнул пальцем в бумагу, где было обозначено слияние рек Волчьей и Самары. Затем провёл пальцем линию на запад, которая пересекала степные просторы, реки, прошла вдоль городков и селений, свернула за Днепром немного влево на юго-восток и оборвалась в широком треугольнике, где было начертано слияние двух степных рек на Правобережье — Синюхи и Ятрани.

— Но это же защита от татар…

— Такая крепость необходима… — заволновались алешковцы.

"А что, если бы в тех сторожевых местах, в казацких займищах, да поселить бедняков, беглецов… Тех, которые сейчас ищут убежище в трущобах Дикого поля… — пришла вдруг заманчивая мысль Гордею. — А и в самом деле, — усмехнулся он, — почему бы не воспользоваться таким случаем?.. В свой же родной край можно вернуться и попозже… — Головатый задумался, палец его по-прежнему упирался в бумагу в месте слияния двух степных речек на Правобережье. — Если поставить условие…

Защита работных людей, всех, кто будет строить… Нет, не только тех, а и всех, кто станет оседать в Дикополье, и в первую очередь — около речек Кильмиуса, Крынки, Кальчика…"

Мысли Гордея прорвал раздавшимся под окнами шум.

В светлицу вошёл охранник.

— Там, — указал он на двери, — чумаки, очень обеспокоены…

— Пусть подождут! — оборвал его белочубый. — А сейчас, уважаемый, — обратился он к Головатому, — мы покажем вам то место… — При этих словах черноусый начал расстилать на столе желтоватый, измятый лист.

Двери от внезапного сильного нажима открылись, и в светлицу ввалилась толпа чумаков.

— Человека морите. Взяли в плен или как? — спросил Кривда вежливо. Но в его голосе чувствовалась суровость. — Бросай, Гордей, всё к чертям — и под небо! Заждались!..

Не обращая внимания на решительные протесты алешковцев, чумаки оттеснили Головатого от стола и почти вытолкнули его из светлицы во двор.

По ту сторону частокола стояли уже с кнутами волопасы, подручные атамана. А на дороге, на протяжении почти целой версты, — возы нескольких обозов.

— Пора в дорогу!

— До каких пор будем задерживаться?!

— Пора. Трогаемся! — закричали атаманы.

Гордей догадался, что это из-за него собрались сюда чумаки со всех обозов.

— Говори, Гордей, говори. Тебя ждут, — подтолкнул Кривда Головатого в плечо.

Деваться понизовцу было некуда.

— Друзья! Побратимы! — крикнул Головатый, сняв шапку. — Счастливой вам дороги! Дороги на закат солнца. А я, друзья, поворачиваю на восток. И прошу мне тоже пожелать счастливого пути!

Но чумаки молчали.

— Ты что это?.. Зачем связался с пузанями?.. — зашептал на ухо Гордею Остап и искоса посмотрел на стоявшего неподалёку пучеглазого алешковца. — На что они тебя подбивают? Чего это тебе приспичило на восток?..

Головатый понимал! он не имеет права говорить сейчас, зачем и куда именно едет. Но нужно как-то хотя бы намёками пояснить. Это же хорошие, честные люди, которые считают, его своим, близким. Сегодня при встрече они сердечно его принимали, угощали, назвали побратимом. И он уверил их, что его сердце с ними, что у них общая дорога, и не на один день…

— Товарищество! — снова начал Гордей. — Я поворачиваю назад, туда, — указал он рукой на восток, — ну неотложному и очень важному делу… По нашему с вами, чумацкому… Так что пожелайте, побратимы, удачи!