Искры гнева - [19]

"Пусть трубит…" — махнул рукой Тымыш. Он поднялся с постели, ещё раз полюбовался деньгами, даже потряс их в раскрытом кошельке, чтоб послушать, как они звенят, затем отсчитал несколько золотых, которые нужно было вернуть Кислию, и снова завалился в постель.

Вскоре в хату Вутлого пришли нарочные от Саливона. Они были удивлены, что тот, кто должен быть сейчас около обоза первым, — вылёживается. Но, узнав; по какой причине Тымыш находится в постели, посочувствовали ему, посоветовали лекарства и пошли сказать хозяину о скоропостижном несчастье.

Вторично прибывшие нарочные заявили, что волы уже в ярмах и что атаман должен явиться немедленно и отправляться с обозом в путь, отлежится, мол, на возу, а всякие лекарства ему будут приготовлены.

В третий раз нарочные — гайдуки — ворвались, подхватили Тымыша под руки и насильно повели к Саливону.

Опечаленный, что не сдержал слова, что, наверное, придётся возвращать такие большие деньги неизвестным ночным посетителям, да ещё и нести, видимо, какое-то наказание, Тымыш был готов на отчаянный поступок — вырваться и куда-нибудь убежать. Но гайдуки держали его мёртвой хваткой, вели, куда хотели. И Тымыш злился на тех неизвестных ночных посетителей, "Обещали, что заболею, но в животе лишь немного побурчало, и всё".

Но возмущался он напрасно.

На дворе Кислия у переднего атаманского воза стоял отец Танасий со всем своим причтом. Над их головами развевались разноцветные, позолоченные хоругви. Рядом с отцом Танасием находились Саливон, Казьо Пшепульский и группа каменских богачей. Все с нетерпением ждали атамана Вутлого.

Наконец явился и он. Правда, не по своей воле, но всё же явился. Чумаки тут же поспешили к своим возам. Обоз начал оживать. Защёлкали кнуты, послышалось: "Гей, гей! Цоб, цобе!" Задние возы стали подтягиваться к передним.

И вдруг… Как раз в тот момент, когда батюшка, поднимая мокрое кропило, начал благословлять, а за ним заученно, дружно и торжественно запели дьяк и певчие, Тымыш тревожно, глухо вскрикнул: "Ой" — и, схватившись за штаны, тут же присел на корточки.

Батюшка и все, кто его сопровождали, видя такое дело, отвернулись, а потом быстро покинули двор.

Вскоре ушёл, никем не удерживаемый, и Тымыш Вутлый.

Чумаки начали выпрягать волов из возов, загонять их в загон. А звонарь на колокольне продолжал назойливо вызванивать, уверенный, что провожает обоз в дорогу.

Августовской, озарённой луной ночью три десятка чумацких возов выехали из Каменки на восток. За селом они присоединились к обозу, который прибыл с юга, из Запорожья.

Мартын Цеповяз обошёл длинный ряд мажар, но не проверял, чем они нагружены. После этого обхода чумаки собрались все вместе. Мартын снял шапку, низко поклонился и застыл в ожидании — настал час избрания атамана обоза.

— Цеповяза!

— Мартына!

— Мартына! — разнеслось многоголосое, утверждающее. И сразу стало тихо. Больше никого чумаки не называли.

Цеповяз поднял голову, выпрямился, поблагодарил, поздравил всех и пожелал счастливой дороги. Чумаки тоже почтительно поклонились, пожелали старику здоровья, твёрдой руки в делах и доброй удачи. Цеповяз взобрался на свой, передний воз и дал знак трогаться в путь.

Конные дозорные выехали вперёд.

Как-то незаметно с первого же дня Гордей Головатый стал правой рукой Мартына Цеповяза. Он помогал атаману наводить порядок во всём немудрёном хозяйстве обоза, а главное — следил, чтобы все чумаки-погонщики придерживались заведённых в дороге правил. Когда же возы останавливались хотя бы на минуту, Гордей проверял, всё ли исправно, не трут ли ярма волам шеи, как сохраняется товар и другая поклажа. А ещё — при всяком удобном случае — Гордей собирал степовиков и учил их орудовать саблей, пикой и метко стрелять из пистолета и гаковницы. Чумаки упражнялись охотно, с удовольствием, называли себя шутя "добровольцами", и, конечно, никто из них тогда не думал о том, что, скоро им всем пригодится эта воинская наука.

В первый день на отдых остановились далеко до захода солнца, потому что с непривычки от долгого перехода утомились люди, да и волы начали сдавать. Около лагеря разложили три костра и в трёх котлах начали варить пищу. В отличие от употребляемого обычно в дороге чумаками кулеша и саломаты, в этот раз на первый обед, или, скорее, ужин, сварили борщ и кашу; в сумках нашлись свежеприпасенные буряки, капуста, лук… Старое, уже немного пожелтевшее сало затолкли чесноком. Запахи от этого прадедовского, ни с чем не сравнимого яства затопили всю окружающую степь.

Гордею хотелось, чтоб каменчане и понизовцы скорее познакомились и подружились. Поэтому всех чумаков он посадил за один "стол" — на примятой траве, около котлов с пищей. Мартын Цеповяз, чтобы у чумаков был хороший аппетит, вытащил затычку из пузатого бочонка и налил каждому крепкой водки, кроме тех, кто ночью должен был нести караул.

— Добрая, чёрт бы её подрал! — начали хвалить горилку степрвики.

— Жгучая, а пьётся как вода холодная, текучая.

— На этом, наверное, и заговеем.

— У нашего вожака в дороге не поживишься..

— Да-а, прощайся, Семён, с чаркою, как дома с Одаркою.

— Да он сбежал от жинки, не попрощавшись.