Искры гнева - [143]

И ещё писали родные, что они гордятся им, шахтёром. Желали ему здоровья и удачи в работе.

"Удачи в работе… — подумал раздражённо Григорий. — Напрасно желали, отработал". Представил, что он дома, среди родных и знакомых, и почувствовал, будто изобличён в каком-то преступлении. Знал, что при встрече, в первые минуты, его будут приветствовать, радоваться. А потом он обязательно должен ответить на вопрос: почему прибыл?.. И он чистосердечно скажет всю правду о своём разочаровании. Хотя многое зависит от того, как рассказать-нарисовать эту правду. Можно же при встрече так её преподнести, чтобы наверняка поразить, да, поразить… Но время ещё будет подумать, поразмыслить, как лучше повести этот разговор.

Взволнованный, переполненный мыслями, шагая по комнате, Глушко увидел себя почти во весь рост в зеркале, вделанном в двери шкафа: коренастый, плечистый, продолговатое загорелое лицо, коротко подстриженный, с зачёсом на правую сторону, чёрные блестящие волосы, крепкие мускулистые руки. Глянул и перевёл взгляд на фотографию.

"А снимок этот, наверное, нужно оставить здесь, — подумал Григорий. — Да. Пусть он висит над кроватью, как висел. И вообще будет лучше, если ребята не заподозрят в первые минуты, что я ушёл совсем. И та моя прощальная записка тоже некстати".

На улице, где-то вблизи, послышались голоса и смех. Григорий повесил фотографию, выхватил из-под тарелки записку, порвал её и бросил в корзину для мусора. Потом подхватил чемодан, пошёл к дверям и остановился — идти было некуда. Коридор общежития полнился весёлыми голосами и топотом ног.

"Спрятать чемодан и выбрать более удобное время, — подумал Григорий, но тут же мелькнула мысль: — А почему бы не через окно?.." В одно мгновение он открыл рамы, выглянул на улицу — поблизости никого. Изловчился и выпрыгнул. Какой-то момент стоял у ствола клёна, прислушивался, потом перемахнул через палисадник и пошёл по направлению к вокзалу.

Войдя в вагон, Глушко поскорее засунул чемодан под полку и тут же осторожно выглянул в окно. Во время пребывания на вокзале и даже уже здесь, в вагоне, он боялся, что вот-вот явятся Гутяк и Сынявка, а может быть, и другие ребята, окружат его и начнутся уговоры, упрёки, угрозы — настоящая ловля. Да, ловля! Он слышал о ней на шахте, а раньше читал в какой-то книге — в степи, на вокзале, а то даже в поезде друзья, земляки и напарники по работе преграждают беглецам дорогу и возвращают их на шахту.

Но вот наконец раздался протяжный гудок паровоза, вагон дрогнул, прокатился перезвон, послышался мягкий перестук колёс на стыках рельс — поезд отправился. Григорий уже смелее стал против окна. Мимо проплывали фигуры людей на перроне, вдали, по ту сторону палисадника, а то и совсем близко — дома, деревья, и всё это тонуло в тихой вечерней солнечной позолоте. Но ничто сейчас не привлекало внимания Григория. Приблизилось, мелькнуло и исчезло.

Перестук колёс участился. Поезд набирал скорость.

Дорога стелилась на запад.

"А ребята сейчас, наверное, и не заметили, что я отсутствую, — перенёсся мыслью Григорий в общежитие. — Да и трудно заметить: постель в порядке и в комнате всё на своём месте. А там со временем кинутся туда-сюда, да только поминай как звали. Ну конечно, пошумят о "сенсации", ещё раз скажут "малодушный". Ну и пусть, пошумят да перестанут", — успокаивал себя. А на душе немного скребло, всё же как-никак, а понимал — пошёл кривой дорогой. "Если сам ушёл из дома, обратно не возвращайся", — вспомнил прибаутку. Теперь нужно планировать, как быть, как действовать, когда приедешь домой. Но думать сейчас о том, как будет завтра, не хотелось. Впереди ещё есть время… С такими упокоительными мыслями Глушко улёгся на полке и скоро заснул.

На другой день пути на станции Цветково Григорий пересел на поезд, шедший на юг. И за несколько часов оказался на станции Таланное. А отсюда каких-то десять или двадцать километров до села Теклиева. Это уж, как говорится, рукой подать. А всё же нужно продумать, как добираться.

Глушко вышел из вагона и остановился. Может, зайти в вокзал, вдруг встретится кто-нибудь из своего села? А может, не теряя времени, выйти на подъездную площадь и поискать попутную машину? Но нет! Не каждому из своих земляков он может показываться на глаза. Так что лучше пока побыть незамеченным, выждать и присмотреться. И Григорий повернул к пристанционному скверику под развесистые, тенистые тополя.

Здесь, под кронами деревьев, стояли скамьи, около них удобные круглые столики, и всё это рядом с широким газоном, на котором пестрели разнообразные цветы. Радовали глаз васильки, ослепительно белые ромашки, красовались ноготки, тянулись к солнцу смуглые гвоздики… Как поднятые факелы, пылали огненные канны. Григорий примостился под густолистым кустом сирени. Отсюда хорошо была видна пристанционная площадь и дороги, что вели к ней. К складам и амбарам всё время подъезжали машины, гружённые зерном, овощами. А возвращались с лесом, с цементом и кирпичом.

Через некоторое время подъехали две трёхтонки из теклиевского колхоза "Победа". Глушко узнал их ещё издали, по доточенным бортам — в таких кузовах перевозили солому. Борта доточили ещё весною, такими они и остались на всё лето. Люди на машинах были знакомые. На первой девушки из бригады садовников, на второй — из бригады овощеводов, несколько девочек — ученицы средней школы и… Да что же это? Неужели она?.. Григорий удивился и очень обрадовался. Ошибки не было: она, Валя Стоколос. Григорий готов был от радости крикнуть, позвать, побежать к машине. Но решено же, что лучше хотя бы несколько дней, после того как явится в родные края, ни с кем из односельчан ему не встречаться. Кроме, разумеется, своих домашних. А там со временем, когда всё уляжется, утрясётся, будет видно, что делать.