Искры гнева - [145]

— А в середине болит, — сказал Григорий. — Бок тоже болит. — И он снова начал рассказывать о каменной глыбе, хотя мать и не допытывалась, что это за глыба такая в шахте, обдирающая бока.

От радости, что так хорошо обошлось с возвращением домой, Григорий отдал матери все деньги, которые у него были, оставив себе только на мелкие расходы. С мыслью, что всё идёт как нельзя лучше, он и заснул в своей постели, под крышей родного дома.

Утром сквозь дремоту Григорий слышал, как переговаривались мать и сестра, как кто-то посторонний заходил в избу, наверное соседи, спрашивали о его здоровье. Потом стало тихо. Когда Григорий окончательно проснулся, в избе всё ещё было темно. Он догадался — завешены окна. Подхватился, сорвал плотную материю, отворил рамы и выглянул: солнце поднялось уже высоко, шёл, наверное, девятый, а может быть, и десятый час.

"На утренний наряд опоздал, — пришло в голову шутливое. — Ребята из уступов, наверное, уже не одного "коня" выгнали. А вот и мне "пай выделили", — и Григорий с удовольствием окинул взглядом на столе целую гору пирожков, жареную, с румяным отливом курицу, кольцо надрезанной колбасы, свежие и малосольные огурцы, помидоры, а на другом конце стола — полную миску мёда в окружении яблок, груш и слив.

После завтрака Григорий снова улёгся в постель, но ему уже не хотелось ни спать, ни лежать. И он решил немного поразмяться. Несколько раз крутнулся посреди комнаты, прошёлся с подскоком, ногой ударил по дверям и очутился во дворе. Здесь, на раздолье, на густом, зелёном спорыше можно было бы вволю попрыгать и покачаться. Но по улицам проходили люди, того и гляди увидят и подымут на смех.

Прохаживаясь по двору, споткнулся о камень, нагнулся, поднял его и с размаха запустил в самый конец огорода. Потом поиграл немного со щенком Рудьком, перепрыгнул через плетень и наткнулся на кувалду. Ухватился за рукоятку и ударил по колу, торчавшему около сарая. После третьего удара кол сравнялся с землёю. Но хотелось ещё бить. И он бил, бил, изгибаясь вправо и влево, и гул ударов эхом покатился в самый конец села и по оврагам.

Григорий вытер пот со лба и оглянулся: на плетне, около сарая, сидело, наверное, десятка два ребятишек, они с любопытством наблюдали за его упражнениями с молотом, а немного дальше, на улице, опершись на палку, захлёбывался от смеха дед Семён, прозванный на селе Грушкою.

Григорий бросил молот, заторопился в избу, почти вслед за ним вошла мать, а за нею какой-то мужчина в дорожном плаще и с чемоданом в руках. Это был врач, которого вызвали к больному шахтёру Григорию Глушко из самого райцентра.

Но визиты на этом не закончились.

Через некоторое время после того, как ушёл врач, а за ним и мать, из сельсовета явился рассыльный с известием что к Глушкам должен зайти товарищ из района по очень важному делу. Это сообщение насторожило Григория. Он рад был бы куда-нибудь исчезнуть, так как неизвестно, по какому делу явится этот товарищ, да и вообще Григорию не хотелось ни с кем встречаться. День выдался какой-то жаркий, удушливый. И хотя солнце давно уже повернуло к западу, пекло всё ещё сильно.

В такую погоду было бы самое лучшее махнуть садами и огородами за село, на пруд, и хорошенько искупаться.

Это намерение Григорий уже хотел осуществить, но в избу нагрянул тот неизвестный товарищ. Оказалось — представитель районной газеты "Красная заря" Олекса Шаблий. Он вежливо поздоровался, спросил, как здоровье и как отдыхается в родных краях, искренне признался, что рад случаю познакомиться с настоящим шахтёром.

Григорий, смутившись, молчал. В этот момент он готов был шмыгнуть в двери или в окно и бежать куда глаза глядят, очертя голову. Но, "захваченный" в своей избе, должен был сидеть. Хотя чувствовал себя как на раскалённых углях, крайне ошеломлённый и обречённый.

"Скромность достойна подражания", — наблюдая за понуренным хозяином, констатировал Шаблий и повёл разговор о том, что в Теклиевке он сегодня с самого утра, побывал на ферме рогатого скота и в огородной бригаде, имеет интересные факты о трудовой колхозной жизни. А когда узнал, что в селе появился шахтёр из Донбасса, немедленно связался с редакцией своей газеты, и, конечно, ему поручили написать об этом стоящем внимания событии.

— Идя сюда, — признался корреспондент, нацеливаясь уже в третий раз фотоаппаратом на Глушка, — я собрал о вас уже все нужные мне материалы, Григорий Иванович: когда родились, где учились и прочее. Вот только нужно мне уточнить, на какой шахте вы работаете. А то, что вы забойщик, — знаю.

Григория даже в дрожь бросило от такого вопроса. Он вдруг побледнел, ему казалось, что у него началась лихорадка, и действительно зуб на зуб не попадал, он готов был надеть шубу, но неудобно, всё-таки лето, да ещё, чего доброго, корреспондент так, в тулупе, и сфотографирует.

— Прошу… — повторил Шаблий, держа наготове в левой руке блокнот, а в правой — ручку.

— Шахта "Капитальная", — едва слышно, заикаясь выдавил Григорий.

— Долго ли будете гостить у земляков?

— Несколько дней, — пробурчал Григорий.

— Ясно. На несколько дней приехал в гости, — записывал в блокнот, повторяя вслух, Шаблий. — Молодое пополнение шахтёрских кадров. Традиционная дружба. Общее задание. Хлеб. Уголь. Всё будет так, товарищ Глушко, как и должно быть в пристойной зарисовке. — Уже прощаясь, Шаблий сказал: — Через три дня, в воскресенье, будете читать в нашей газете под заголовком: "В гостях у земляков".