Искры гнева - [117]

— А главное наше спасение — скорее восстановить разрушенное народное хозяйство, — решительно подчеркнул Владимир Ильич. — И здесь, разумеется, нам никак не обойтись без донецкого угля.

"Это правда. Уголь необходим. Хозяйствовать нам нужно, — подумали Гудков и Рыбальченко. — Только как начинать, когда не с чем…"

— При восстановлении очень важна народная инициатива, — продолжал Ильич, словно угадывая мысли шахтёров. — Надо как можно больше привлекать к труду население — организовывать субботники. Мы должны поработать так, чтоб на трудовом фронте закрепить победы нашей героической Красной Армии над Колчаком, Деникиным, белополяками и Врангелем… Только так.

— Не иначе, — согласились Гудков и Рыбальченко.

— Вот я и убедил вас, — довольно усмехаясь, сказал Ильич, — будем единомышленниками… А как с восстановлением шахты, с которой вы прибыли? — спросил вдруг, глянув внимательно на обоих посетителей.

Гудков доложил, что уже дважды намеревались что-то делать, но так и не начали.

— Не хватает кое-чего… такого… — запинаясь произнёс Фёдор Иванович, — без чего невозможно добывать уголь.

Ленин попросил уточнить, чего именно не хватает.

— Прежде всего леса. Хотя бы вагона два-три, — сказал торопливо Степан Рыбальченко.

— Да, да, крепёжного, — подхватил Гудков. — Тогда б мы зажили! — от волнения он вдруг поднялся и стал за креслом, как перед трибуной. — Кочегарка на нашей шахте и подъём исправны, — продолжал не спеша, чеканя слова. — С водоотливными механизмами может произойти кое-какая задержка, ремонтировать их нужно, а с инструментом туговато. А то было б дело…

— Инструмент найдётся, — решительно заявил Степан Михайлович, — инструмент соберём: молотки, долота, напильники и всё такое прочее на руках у слесарей. А вот путного механика, чтоб дал порядок в работе, пока ещё на нашей шахте нет.

Гудков возразил. Он даже обиделся на своего товарища. Ведь всем известно, что он, Гудков, первоклассный мастер слесарного дела, соображает и по механике. Ещё два месяца тому назад ремонтировал в Луганске бронепоезда и огнестрельное оружие. А тут чтоб не наладил какой-то шахтный механизм…

Владимир Ильич с удовольствием следил, за азартным деловым спором двух друзей. Оба среднего роста и, наверное, одного возраста — не молодые, но и не старые. Гудков немного пополней. С загорелым лицом. Как видно, с упрямым характером — в разговоре берёт инициативу на себя. За медлительной же речью Рыбальченко кроется осторожная рассудительность.

— Оказывается, у вас есть кому работать, есть кому налаживать дело, — заметил Ильич, усмехаясь. — А если хорошо поискать там, на шахте, то наверное найдётся…

— Нет, не с кем и не с чем работать, — в один голос сказали посланцы.

— Нужно искать, — посоветовал Ленин. — Обязательно ищите! — и он снова начал расспрашивать, что делается в Донбассе, чем заняты сейчас рабочие. Поинтересовался и тем, как живут, чем занимаются они, Гудков и Рыбальченко, что видели в дороге во время поездки в Москву.

Обо всём, что знали шахтёры, что их волновало, они чистосердечно рассказали Ленину. А вот то, основное, из-за чего, собственно, и ехали сюда, — не сказали. Не сделали этого даже в конце разговора, когда им выдался удобный случай хотя бы намекнуть о своём деле, — это когда Ильич спросил, может, им нужно чем-нибудь помочь и где они устроились.

Посланцы поблагодарили Ленина за внимание, попрощались и вышли из кабинета. Миновав кремлёвские ворота, они очутились на Красной площади. Шли молча, задумавшись — всё ещё были в плену глубоких впечатлений от встречи с Лениным. Шли не спеша, под ногами хрустел, вызванивал, ломаясь, тоненький прозрачный ледок, в воздухе сновали реденькие серебристые искры, белели крыши и окна домов — зима ещё не сдала своих позиций.

— Вся Россия сейчас, наверное, вот так, в холоде, — обронил глухо, будто обращаясь к самому себе, Фёдор Гудков. — И ничего не поделаешь — разруха…

— Выходит, что так, — подтвердил Рыбальченко. — Только неужели нельзя хотя б у него в кабинете как следует натопить? — возмутился Степан Михайлович, упрекая кого-то неведомого. — Когда Владимир Ильич подвёл нас к карте и показал, где наш Донбасс, я стоял около кафельной голландки, пощупал, а она холодная! И у меня даже в груди похолодело. Неужели нельзя было…

— А если ни Дров, ни угля, — заметил с тревогой в голосе Фёдор Иванович. — Дровишки, конечно, нашлись бы. Под Москвою много леса, но чем подвезёшь? А наш уголёк под землёю. Я, друже, тоже проверял ту голландку. Да и без проверки чувствовалось, как только вошли в кабинет…

— Да, чувствовалось. Холодно. А ему ж нужно там работать… А мы со своими требованиями… — укоризненно сказал Рыбальченко.

— И в такое время… — поняв намёк, согласился Гудков.

Они пересекли наискось площадь и направились к Москве-реке. Им хотелось издали, с моста, взглянуть на кремлёвские башни, на панораму города. Опускался вечер, серые громады домов окутывали прозрачные туманы. В такую пору над всеми крышами должен бы подыматься сизоватый и чёрный закурчавленный дымок, но сейчас лишь кое-где вились тоненькие беловатые струйки и внезапно обрывались, таяли. Казалось, там, вдалеке, пустой и очень холодный город, что холод пронизывает землю, воздух, сковывает, давит, и от этого дома теснее прижимаются друг к другу, нижутся в кривобокие хмурые кварталы.