Искры гнева - [119]

— Да он нужен во всяком производственном деле.

— Молчат заводы.

— А железная дорога? Паровозы застыли.

— Да и люди страдают, нечем согреться.

— Даже у Ленина в комнате сейчас холодно! — слетали сказанные с болью в сердце слова.

— У Ленина…

— Даже у Ленина…

Поражённые таким известием, сотни людей на миг застыли в тревожном немом удивлении.

— Да, холодно! — заявил Фёдор Гудков.

— В его кабинете печь нетоплена! — подтвердили ещё раз Гудков и Рыбальченко.

— А чего ждём, тянем? — спросили с упрёком из толпы.

— Как же так?

— Да, чего?..

— От одних слов, даже горячих, теплее не будет!

— Слова словами…

— Действовать нужно…

— Нужно…

Митинг бушевал, разрастался. Сыпались вопросы, советы, как лучше начинать восстановление хозяйства. Поступило предложение для крепления в шахте использовать пока что всякое дерево, ограды и даже заборы.

— Нужно как-то помочь горю…

— В первую очередь добытый уголь отдадим Москве, для Кремля.

— Ленину!

— Пошлём эшелон.

— Пошлём!..

— Ленину! — произносилось с любовью, искренне, подсказанное сердцем.

Постановление о начале добычи угля в шахте № 1 "Краснодон" первыми подписали посланцы в Москву.

В те минуты никто из шахтёров не знал, что на станцию Семейкино — рудник "Краснодон" — прибывают десять вагонов крепёжного леса и всякое снаряжение, отправленные Советом труда и обороны по указанию товарища Ленина.

На другой день с самого утра шахтный двор наполнился людьми. Взрослые и дети сносили сюда разный инструмент, железо, дерево, которое могло быть пригодным для крепёжных стояков. Посёлок ожил. Слышались звонкие голоса, перестук топоров, скрежет и звон железа.

Заработала слесарная мастерская, потом кочегарка. Её топили углём, добытым из "верхняка" в степи, на дне оврага. Подвозили ручными тачками, несли в мешках.

Наступил день — на копре завертелись колёса, заработала клеть. В шахту спустились шахтёры наводить порядок в штреках, забоях.

Первую выданную на-гора вагонетку с углём встретили радостным "ура". Под восторженные выкрики коногон Иван Белаш, держа красное знамя, проехал на вагонетке вдоль эстакады. И ссыпал уголь в приготовленный вагон.

Такое было начало.

Со временем, когда на шахту прибыли нужные материалы, жизнь начала входить в обычную, нормальную колею.

А время шло… Ослабели морозы. Стихли метели. Наступила оттепель. Степными просторами катила весна. Как ни спешили горняки шахты № 1, а послать уголь во время холодов в Москву не успели.

Миновал март. Начался апрель. Потеплело.

"Успеть бы хотя бы к дню рождения Ленина".

"Нужно поспешить".

"Наверстать упущенное".

"Поспешим", — говорили на собраниях, нарядах, везде, где собирались шахтёры.

Забойщики, коногоны, крепильщики согласились работать сверх нормы, чтобы ускорить добычу. Забоев было маловато. Не хватало зубков для обушков. Туго шёл уголь на-гора. Но уже загрузили им четыре вагона. Потом — пятый. Собрались с силой, поднатужились и добавили ещё два. Правда, один из них неполный. Но оттягивать отправку эшелона дальше было невозможно…

…Весеннюю вечернюю тишину разорвал высокий гудок над шахтою. Ему ответил прерывистый, бодрый гудок паровоза — это было оповещение: эшелон отбывает.

К шахте, к колее железной дороги сошлись взрослые и дети. Не было ни речей, ни высоких слов, ни напутствий. Украшенные красными флагами вагоны, под пение гудков, двинулись с места, покатились скорее, скорее. Было их только семь.

И слышалось среди шахтёров недовольное, сожалеющее:

— Маловато.

— А это ж Ленину…

— Да, послать бы в подарок ему эшелон такой, чтоб длиною километра полтора-два. Вот это было бы!

— Да, маловато послали.

— Пусть извинит нас Ильич, что смогли…

— Со временем добавим…

И добавляли…

1937

Портрет

В дверь постучали. Стук был дробный, тихий. Согнутый палец, наверное, едва касался двери. Вацлав Лискевич, услышав стук, очень обрадовался неизвестному гостю. "Может, заказчик?" — мелькнула обнадёживающая мысль. Сердце забилось ускоренно, громко. Он поднялся с дивана, наспех поправил на себе давно не глаженную одежду, приосанился и гостеприимно крикнул: "Заходите!"

Дверь открылась.

— Извините, пожалуйста, здесь живёт Вацлав Лискович? Художник Лискевич, — поспешил добавить неизвестный, делая ударение на слове "художник".

— Да. Вы не ошиблись, — Вацлав испытующе посмотрел на того, кто переступил порог комнаты, и помрачнел. Человек в старом сюртуке, в кепи, в простых аляповатых ботинках не может быть заказчиком. Наоборот, люди такого сорта частенько заходят в дом непрошеными и готовы услужить вам за бесценок — навязчиво предлагают фотокарточки, зажигалки — замаскированное нищенство. Однако этот…

— Можно присесть? — спросил незнакомец, отходя от порога.

Хозяин молча указал на стул, сам остался стоить, готовый в любую минуту выпроводить гостя.

— А вас, господин Лискевич, довольно трудно найти, — усевшись в кресло, весело сказал гость. — В клубе художников, на Собесского, даже не знают, где сейчас живёт известный художник…

— Я там не бываю, — решительно, гневно произнёс Вацлав. При напоминании о клубе художников к его горлу подкатил горький комок и внезапно забил дыхание. Вацлав ещё больше помрачнел и отвернулся, чтобы избежать взгляда пришедшего.