5. Попытка спасения нигилистки Фотиевой
Недели уже через две после побега скифского мертвеца из Кунсткамеры на переменке в университете к Корсакову подошел профессор Никитин. Заметно смущаясь, он предложил посетить его на квартире сегодня вечером. Поскольку у Корсакова впереди маячил экзамен по арабскому языку, ему ничего не оставалось, кроме как принять приглашение.
После скромного ужина профессор показал гостю-студенту небольшую коллекцию восточного антиквариата, а за сигарами в кабинете — и рукопись монографии «Кое-что о древнем племени саков», посетовав, что придется издавать ее на свой счет. Корсаков кивнул, положил сигару на край пепельницы и полез за чековой книжкой.
Для виду покобенившись, профессор Никитин принял-таки давно обещанное вознаграждение банковским чеком, а в качестве ответной любезности сообщил, что догадался о способе остановить беглеца — и тут же раскрыл этот способ, надо признать, простой и остроумный. Однако студент слушал профессора невнимательно, ему тогда не до скифа стало. У Корсакова сложился обычай раз в два месяца объясняться в любви нигилистке Фотиевой, при этом томительные секунды ожидания перед отказом несносной ломаки приносили ему изумительный катарсис и погружали в благодушное состояние примерно на три недели. Но когда он явился в коммуну на 5-й линии, где нигилистка обитала вот уже второй год, подруга Фотиевой, востроносая Гавронская, таращась на Корсакова с таким видом, будто ожидала, что он после ее ответа разрыдается или выплюнет живую лягушку, выдала:
— Так ваша Фотиева не ночует уже вторую неделю. Похоже, от милого дружка отклеиться никак не может, господин Корсаков.
Насчет дружка он не поверил, но не снизошел до объяснения Гавронской причин своего скепсиса, ибо уважал ее минимально. При этом презирал претенциозную девицу за те именно качества, которые терпел, и даже более того, в ее подруге. К тому же после мрачно черноволосой Фотиевой он вообще не воспринимал блеклых блондинок. Однако неужели невыносимая зануда попала-таки в беду?
Размякнув несколько после трех рюмок плохого коньяку, Корсаков, сам не зная зачем, поведал об этой своей душевной невзгоде профессору Никитину. Тот, вертя в руках явно не мытую, даже и не протертую рюмку, заявил:
— Вот перебеситесь, Корсаков, женитесь — и проблемы пола, нелепые и ученого человека недостойные, сами собой исчезнут.
И добавил, что в свои сорок пять и не надеется уже понять современную молодежь.
Вывалившись из холостяцкой берлоги профессора Никитина поздним вечером, Корсаков не сумел поймать извозчика и решил пройтись пешком. Так оказался он на набережной Невы у Академии художеств под левым сфинксом. Место нехорошее, окутанное зловещими легендами, и он невольно ускорил шаг. Внезапно из тени под сфинксом выдвинулся темный силуэт.
Корсаков присмотрелся к незнакомцу — и отшатнулся. Только подумать, он проходил мимо сфинксов, и головы к ним не подняв, и в мыслях не держа заглядывать в их ужасные ночные лица, но видение таки проникло в его помутневшие мозги!
Ведь преградивший ему путь не мог быть живым человеком, а только скелетом, сбежавшим из Кунсткамеры. Под лихо сдвинутым цилиндром белел череп, но временами он темнел, как бы покрываясь плотью. Так же выглядела и рука, которой страшный незнакомец удерживал Корсакова за расстегнутый воротник студенческого мундира. Не подлежало сомнению, что под плащом-крылаткой прятались остальные кости скелета.
— Во-первых, вы мне снитесь, — дрожащим голосом заговорил студент, — потому что привидений не бывает, а скелеты не оживают. При этом повторно снитесь. Это я вам говорю как убежденный атеист и материалист. Во-вторых, какого черта лысого вам от меня нужно?
— Нет снитес, шелма! — И свободной левой рукой, столь быстро протянутой вперед, что Корсаков не успел отпрянуть, живой скелет пребольно ущипнул его за щеку. — Амазонка Отрера хочу!
— Ой! Где я вам возьму амазонку?
— Там и возьму, где ты шляться.
Русский язык ожившего скелета Дустуна, выученный в скитаниях по трущобам и темным углам Питера, оказался сложноват для понимания студентом университета, да и произношение хромало, и это еще недостаточно сильно сказано. Ведь слова-то выговаривала призрачная часть Дустуна, вот и произносила несколько эфемерно. От безжалостных щипков костлявыми пальцами на щеках у несчастного Корсакова расцвели красные розы, однако через четверть часа, не меньше, он уразумел, что ужасный собеседник ищет передовую девицу Фотиеву, полагая, что именно в ней воплотилась душа древней амазонки Отреры. А пришел он к такому убеждению, увидев ее, проезжающую на извозчике под фонарем. Это была точная копия злобной Отреры! Как же было ее не узнать, хоть и замоталась амазонка в черные тряпки, спасаясьот здешних холодов? Скелет бежал за таратайкой, пока девица не вышла у подъезда недалеко отсюда. Дустун таким же примерно способом, как сейчас, выспросил ее имя у молодого человека, спустившегося по лестнице, и решил, что теперь она не минует его рук. «Каков, однако же, мон риваль!» — подумал, выслушав этот бред, несчастный студент.
Однако на следующий день нового воплощения Отреры не оказалось в доме, а, наведя справки у знакомых уголовников, скелет дознался, что Фотиеву похитили и что она удерживается в неволе бандой Лешки Умытого. Господи, вот это новость так новость! А к нему, Корсакову, полупризрак пристал потому, что знает о его знакомстве с Умытым.
