Мог бы Корсаков просветить доку-сыщика, что злая и бездушная Фотиева не способна влюбиться ни в кого и что наверняка намеревалась завербовать Сидорку для революционного подполья, однако сообщать такое полицейскому, даже отставному, посчитал невозможным. Друзья Фотиевой могли и доносчиком ославить, а это пострашнее, чем даже щипки ожившего скелета.
— Тогда я, с вашего позволения, прямо сейчас выпишу чеки и Умытому, и вам, — предложил он. — Повернитесь ко мне спиной и наклонитесь, пожалуйста.
Раскрутив патентованную походную чернильницу, он поставил ее на согнутую спину сыщика, добыл перо и чековую книжку. Выписав оба чека, спрятал их в карман вместе с прочим добром.
— Нам туда, — показал, с кряхтеньем распрямившись, доха. Протянув руку, вытребовал свой чек. И злым шепотом: — Ни шагу в сторону! Держаться строго за мной!
Ворота во внутренний дворик этого доходного дома были сломаны и гостеприимно распахнуты. Сыщик повел их к полуразрушенному сарайчику перед задней стеной и исчез за ним. Выглянул, махнул рукой, чтобы подходили.
— Быть может, вы останетесь здесь, господин Дустун? — робко вопросил Корсаков. — Без вас мы спокойнее, пожалуй, вызволим мадмуазель Фотиеву…
— Я сам вызволим. А потом поджарим амазонка на медленный огонь. Сука Отрера вонзить меня в спина мой дротик.
Не успел Корсаков осмыслить сказанное скелетом, как гигантские сапоги загремели по грязному булыжнику. Побежав вслед петушком, студент увидел, как Дустун ухватил костяными ручищами дебелую старуху в живописном рванье, уже впустившую Семенькова и снова высунувшую нос во двор. Дернул бабку вверх, приложив макушкой о верхнюю притолоку двери, выпустил из рук и ринулся внутрь. Старуха свалилась мешком. Корсаков был уже рядом, робкой рукою потрепал хозяйку малины по дряблым щекам. Она открыла глаза, на левом красовалось бельмо.
— Бабушка, я сотню хрустов дам, только скажи, где твои постояльцы барышню прячут?
— Ох, смертушка моя пришла… Где ж, как не в чулане… А ты куда, фраерок? Сотнягу гони!
А Корсаков был уже в заплеванном узком коридоре. Из двери, распахнутой в слабо освещенную комнату, вылетел кистень, выбитый из воровской руки. Гиря ударилась в стену, подняла облачко пыли, отскочила… Раздался короткий вскрик старухи. Корсаков вжал голову в плечи и нырнул в смрадную теплынь притона, где принял стойку для английского бокса. О пистолетике в кармане он вспомнил только тогда, когда увидел револьвер, направленный сыщиком на Лешку Умытого. Главарь банды сидел в одной рубахе на роскошной некогда кровати, отчаянно зевал, чесал затылок и недоуменно поглядывал на затеянную скелетом свалку.
Оживший богатырь крушил неуклюжих спросонья да с похмелья уголовников, топтался пудовыми сапогами по спящим на грязных матрасах. Под вопль «Отрера хотеть!» студент, легко оглушенный скользящим хуком по уху, рассмотрел в полутьме дверь в чулан, откинул засов и проник внутрь. Невообразимо вонючая каморка показалась пустой, но в дальнем углу заметил он движение и прошептал:
— Не бойтесь, мадмуазель! Это я, Корсаков. Я пришел вас выручить.
— Было бы кого бояться, — был ему визгливый ответ. — Эти люмпен-пролетарии, они там чего, взбесились?
— Хуже! Намного хуже! Вы можете сами идти? Я выведу вас!
— Выведет он, это же надо… Проку от вас, как от козла молока, тютя вы! Помогите мне лучше, Корсаков, подземный ход докопать!
— Чем?
— Идите ко мне, ройте своим финским ножом!
— Да нет у меня!
— Какой же вы тогда мужчина, Корсаков! Я вот ложкой вынуждена копать!
Всегдашняя робость перед энергичной и решительной девицей успела уже обуять Корсакова, и он, ковыряясь в смрадной тине рукояткой чужого пистолета, побоялся сообщить о претензиях к ней ужасного скелета. И дождался расплаты за трусость.
Дверь в чулан распахнулась, и в него, нагнувшись, заглянул Дустун. Обтекая гротескную фигуру скелета, заполнил каморку неяркий свет коптилки. Стало видно, что его череп с тупым изумлением разглядывает оторванную человеческую руку, зажатую в костяшках пальцев правой руки. Крылатка на Дустуне оказалась изрезанной острыми воровскими финками, и кости просвечивали сквозь дыры. Вот скелет покрылся призрачной плотью, швырнул кровавую жилистую конечность в Корсакова и заорал:
— Отрера, твой смерт здесь!
Фотиева завизжала, а за спиной скелета явился по-прежнему полуодетый Лешка Умытый и от души замахнулся чугунной сковородой на длинной ручке. Простое русское лицо Умытого исказилось, когда он со всей дури приложил по затылку Дустуну, успевшему потерять свой цилиндр. Скелет повернулся к нему, а Фотиева, продолжая визжать, протиснулась между ними и убежала. Корсаков, хоть и пребывал в состоянии грогги после удара кулаком оторванной руки, сумел выбраться вслед за нею.
На свежем и холодном ночном воздухе в голове у Корсакова прояснилось, и он, ориентируясь на визг Фотиевой, нашел ее под ближайшим исправным фонарем.
— Замолчите, мадмуазель, а то чудовище выйдет на вас по звуку, — попросил он. И отвел от девицы глаза. Ему еще не приходилось видеть столь запачканной барышни, а воняло от нее так, что захотелось чихнуть. Впрочем, перемазанное личико Фотиевой, в кои-то веки без очков, с трогательным выражением испуганного недоумения и беззащитности, подняло в нем новую волну желания спасти ее и заслужить награду. И тут ему припомнился остроумный способ, придуманный Никитиным для усмирения скелета…