Искатель, 2018 № 09 - [18]

Шайка промчала садом, через забор полетели мешки, главарь последним перемахнул и уже на той стороне забора оглянулся: светлое пятно двери черного хода мигало, пропуская через себя тени преследователей.

— Заядлы, черти толстопятые! — гаркнул Ванька. — Неча, ребята, убежим.

И они помчались — сперва берегом Яузы, потом Зачатьевской улицей, потом уже черт их знает какими, в темноте и впопыхах неразличимыми улицами, вправо-влево перед рогатками поворачивая, а сзади все бухали сапоги приказчиков и раздавалось: «Держи вора!» Сперва за приказчиками держались и собаки, солидно, без злобы потявкивая, потом, слава Богу, отстали: если свои за своими бегают, стоит ли стараться? А как перебежишь границу своих владений, тут чужие псы могут и таску дать… Мешок на спине у Ваньки налился свинцом, в груди свистело и хрипело, из последних сил он наддал, поравнялся с Гнусом:

— Веди… куда бы… сбросить…

— К Яузе?

— Не пойдет — найдут… Думай…

— Знаю место получше… Великая тина… Прямо за углом!

— Наддай жару, ребята! Немного осталось!

Повернули, воздух сипло заглатывая, за угол, а тут и Ванька узнал место — знаменитое на всю Москву озеро грязи у Чернышева моста через Яузу.

— Топи поклажу, ребята! Хоронись под мост!

Вековая грязь, хлюпнув, поглотила мешки. У Ваньки словно крылья за спиной выросли, и он одним прыжком укрылся в спасительную темень за береговым откосом. Из-под моста тяжко воняло, приглушенно ругнулся Плачинда, попав, небось, в дерьмо. Над головой протопали сапоги приказчиков. Ванька не шевелился, пока топот и крики не стихли. Тихонько свистнул.

Когда все собрались вокруг него, сказал:

— Сейчас искать не будем. Уходим отседова.

— И то, — поддержал Гнус. — Вернуться сможем, когда завгодно.

— Вернемся нынче же до света. Кто знает поблизости хорошую конюшню?

— У генерала Шубина, тут в двух шагах, неплохие жеребцы, — подал голос Тишка.

— Откуда прознал?

— Да служил я у него, перед доктором еще… Правда, ночью стережет конюшню караульный солдат.

— Веди.

Дорогой Ванька придумал, как выманить сторожа.

Сказали ему, что под окнами генеральского дома лежит пьяный. И как помчался солдате криком «Держи!», Ванька, в темноте за воротами спрятавшись, подставил ему ножку и на упавшего сел верхом. Тишка подобрал загремевшее по мостовой ружье. Держа оружие, как метлу, подскочил к главарю:

— И чего теперь? Приколем служивого?

— Ишь расхрабрился, Аника Воин, — от штыка увертываясь, разозлился Ванька. — Он что, знает тебя? Нет? Душегуб нашелся мне! Свяжем — и всего делов.

Солдатику в рот его же перчатки засунули, руки-ноги связали. Поставили у стены дома, а ружье прислонили рядом. Издалека — стоит караульный исправно, стережет.

— Теперь веди, — приказал Ванька Тишке, — показывай, где конюшня.

Как ворота отворили и в замощенный двор вошли, подумал Ванька, что и сам легко нашел бы конюшню — по запаху. Посреди двора чернела вроде как высокая будка. Подойдя поближе, он протянул руку: стекло, гладенькая лаковая поверхность. Карета. То, что надо. В конюшне зажгли фонарь, лошади проснулись и засуетились в стойлах, а мохнатый козел заявился Ваньку бодать. Ванька лягнул козла, с фонарем нашел среди упряжи уздечки, выбрал двух жеребцов, по своему вкусу — игреневого и буланого, вывел во двор и осветил карету, — как оказалось, новенький «берлин». Отдал фонарь Тишке, а коней оставил на Гнуса:

— Запрягайте, ребята, пока вдвоем, а то мне надо с нашим скоморохом словцом перемолвиться.

Отвел Плачинду к воротам, спросил шепотом:

— Слушай, ты ведь в представлениях, в играх всяких смекаешь. Правда, что у скоморохов в играх ихних мужики женок представляют?

— Так и заведено, атаман, только не мужики, а подростки. Я мальцом батьке помогал в сарафане, было дело… Вот где похабщины на всю жизнь свою наслушался, не все в те поры и разумел…

— А кто из наших сумел бы барыню — одетый, как барыня, понятно, честь но чести?.. Тишка, как смекаешь, сумел бы барыню изобразить?

— Да не… Одно дело — пискнуть разок, а сыграть у него не выйдет… Может, ты бы сумел, если б поучиться, и если бы добрый парик…

— Про меня забудь, — скрипнул зубами Ванька. — Тебе что, ребята рассказали, как меня Камчатка заставил роброны на себе выносить?

— Как знаешь, — удивился Плачинда. — Было бы чего топорщиться… Нужна тебе барыня? Так я тебе молодку сосватаю, что представит хотя барыню, хоть ведьму… Подарить ее только.

— Где живет, далеко?

— Мы ж теперь, смекаю, на колесах? Живет на фабрике Милютина — мигом домчим. Зовут Фроськой. Ткачихой она там.

— Ладно, пошли ребятам подмогнем. А потом мы с тобой — на козлы, дорогу покажешь. Эй, фонарь прихватите!

Как выезжать стали со двора, застучали копыта и колеса, а в верхнем жилье, звякнув, распахнулось окно и заспанный сердитый голос осведомился:

— Семенов, скотина! Что за бардак у тебя?

— Ты, что ли, морда, — генерал Шубин?

— Чего?!

— А я Ванька-вор, поехал на твоих жеребцах и в твоем «берлине» прокатиться.

Воры грохнули хохотом. Добрые кони постарались, и компания с уханьем и гиканьем понеслась сонной улицей. Пропетляв по переулкам Замоскворечья, «берлин» подкатил к мрачной по ночи громаде милютинской фабрики.