Искатель, 2009 № 07 - [6]

— Кандидат, трупики бэби куда девал? В мусорный бак, а?

Семен Андреевич замер и стал походить на лысую кошку в очках и подтяжках.

— Молодой человек, сейчас вызову милицию…

— А я не молодой человек, — сообщил капитан и предъявил удостоверение.

Оторопелость хозяина квартиры пропала, словно он начал оттаивать. Убедился, что перед ним не бандит, а представитель власти. И спросил увереннее:

— Капитан, и в чем дело?

Вместо ответа Палладьев вынул из кармана газету и показал объявление, словно ткнул его носом.

Семен Андреевич удивился:

— Ну и что. Это не абортмахерство, потому что у меня была официальная регистрация. И я уже год как прием женщин прекратил.

Палладьев ощутил, как информационная почва уходит из под его ног:

— Почему прекратили?

— Капитан, теперь политика направлена на размножение населения.

— Семен Андреевич, какой-нибудь учет женщин вели? — спросил Палладьев, зная, что его вопрос уже бессмыслен.

— Была книга записей, но все уничтожил.

— Кого-нибудь из клиенток запомнили? — бросил капитан еще бессмысленнее.

— В памяти все стерлось… Впрочем, одна всплывает, потому что ее имя совпало с фамилией.

— Люба Любавина? — не утерпел капитан.

— Да, официантка. Но от аборта отказалась и больше не пришла.

8

На следующее утро Палладьев не встал, а вскочил. В нем еще бурлил вчерашний успех: он раскрыл преступление. И заодно избавился от противной и теперь ненужной работы, намеченной следователем: поездки к цыганам с наивным вопросом — не у них ли новорожденный? Капитан позвонил Рябинину, проинформировал о своем успехе и обещал доставить подозреваемую в прокуратуру к девяти утра.

В РУВД он не поехал, а перехватил Любавину на подходе к кафе. Она не удивилась: или не знала, куда ее везут, или в ней сработал комплекс вины.

Она вошла в кабинет следователя. С нескрываемой гордецой капитан сообщил:

— Сергей Георгиевич, задержанная доставлена.

— Задержанная… я? — удивилась Любавина.

— Ага, — подтвердил капитан, присаживаясь в сторонке.

— Тогда мне нужен адвокат? — потишевшим голосом спросила она.

Рябинин улыбнулся. Любавина ответила улыбкой вежливости. Капитану ничего не оставалось, как улыбнуться за компанию. Но улыбка следователя исчезла, словно повисла на его очках:

— Люба, адвокат — это защитник.

— Я знаю.

— А кто на тебя нападает? — Разница в возрасте позволяла ему обращаться на «ты».

— Вы же хотите меня допрашивать?

— Это всего лишь мои вопросы и твои ответы. И мы расстанемся. Если, конечно, скажешь правду.

— А не скажу, то арестуете?

— Люба, зачем же давать ложные показания? — удивился Рябинин.

Он рассматривал ее каким-то познавательным взглядом. Пряди светлых волос перекинуты со лба на щеки; у нее ребенок, причесаться не успевает. Впрочем, ходить кудлатым сейчас принято. Одежда держится свободно, видимо, похудела после родов. Большие глаза безрадостны: какая радость от вызова в прокуратуру. Веки припухли — скорее всего, от избытка в крови холестерина.

— Люба, ты делаешь плохо и мне, и себе. Родила, а где ребенок?

— Ничего не знаю.

— Вот видишь! Значит, мне придется выполнять кучу формальностей: допросы, очные ставки, экспертизы… Мне работа, а тебе позор.

— Какой позор?

— Да ведь я обязан расспрашивать официанток, девиц из общежития, знакомых, родственников…

Капитан, любивший виртуозные допросы Рябинина, сейчас ерзал недовольно. Ситуация прозрачна, как разведенный спирт. Доказательств навалом. Ребенка из роддома забрала… Где он? Предъяви, и следствию конец. А Рябинин заводил рака за камень.

— Люба, историческую литературу читаешь?

— Да.

— Расскажу один эпизод. В петровские времена детей, рожденных вне брака, называли «зазорными младенцами». То есть позорными. Мария Гамильтон родила и младенца убила. Адама знатная, из древних шотландских и датских родов. Петр Первый велел ее казнить путем отсечения головы.

— И что?

— Отсекли.

— К чему это говорите?

— К тому, что в мусорном бачке нашли убитого младенца.

— Выдумаете…

— Думаем, — громко вмешался капитан, который обычно этого не делал.

Следователю и капитану показалось, что ей плеснули в лицо жидкой малиновой краски. Заалели щеки, нос, лоб, и этот яркий цвет ушел куда-то выше, под русые волосы. Любавина вскочила и не то крикнула, не то подавилась каким-то тонким звуком:

— Едем!

9

Они поднялись по лестнице. Странная процессия. Впереди девушка, потом легко шагающий молодой человек, последним — седоватый мужчина с громоздким портфелем. Не доставая ключей, Любавина нажала кнопку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, которая туг же куда-то делась.

Любавина размашисто повела рукой.

— Вот он.

— Кто? — не понял капитан.

— Кого вы ищете.

В глубине комнаты на диване шевелилось одеяльце и простынки. Рябинин не подошел. Его остановила мысль. Неужели на этой работе он закоснел до такой степени, что не верит ни словам матери, ни пеленкам. Видимо, подтверждая мысль следователя, ребенок гукнул. Рябинин улыбнулся:

— Капитан, ты гукаешь?

— Я так не умею.

Возможно, проблему с гуканием они бы обсудили, но звонок в дверь отвлек. Палладьев, бывший рядом, открыл и чуть было не захлопнул…

На пороге стоял «белый человек». Тот, который приставал на улице… Тот, которому Палладьев засунул в рот волосяную бороду… Выследил и явился…