Искатель, 2009 № 02 - [7]

— Может, ты встречался с ними в одном из своих путешествий? — Андрахий закрыл слоном выход из-за пешек моему королю.

— Нет, — я покачал головой. — Я думал об этом. Ни лиц, ни их покроя одежды, ни такой ткани я никогда в жизни не встречал. К тому же другие мои видения это подтверждают. — Отлично сознавая, что уже поздно, я напал на слона ладьей, но хода, чтобы взять его, у меня не было: Кинтариус ввел в брешь между пешками ферзя и объявил мат. Признавая поражение, я левой рукой поверг короля. Мы оба оторвали глаза от доски и кивнули друг другу.

— Так что же ты видел? — Тяжело вздохнув, старик поднялся на ноги.

— Первый раз это произошло три дня назад. Я решил прибраться в трофейном зале.

Я присоединился к нему, и мы медленно пошли мимо ровного ряда потрепанной временем древности.

— У тебя что, нет горничной?

— Приходит одна из города. Но ты же знаешь, после Путешествия мы становимся такими сентиментальными. Меня вдруг охватила дикая любовь к своему замку, и появилось желание поухаживать за ним. Я взял в руки щетку и стал подметать полку над камином, там скопилось много пыли. Я думаю, запах этой пыли и вызвал видение. Внезапно я оказался в огороженном дворике из спрессованного растертого камня, я откуда-то знал, что это называется асфальт. За спиной у меня было одноэтажное четырехугольное строение без всяких украшений, за оградой — степь с пожухшей на солнце травой, ветер поднимает завихрения пыли, и она, каким-то образом проникнув под мою маску, щекочет мне ноздри. Передо мной, спиной ко мне, склонив головы, на коленях в ряд стоят шесть человек. Глаза их завязаны, руки стянуты за спинами. В руке у меня пистолет…

— Как у Стражей Границы?

— Нет. У Стражей револьверы с барабанами. У пистолета патроны подаются из магазина в рукоятке с помощью пружины, но принцип стрельбы тот же… — Я вдруг замер, глядя во внимательные глаза Андрахия Кинтариуса. Он слегка улыбался оттого, что навел меня на мысль: откуда я это знаю? Я ведь никогда в жизни не видел и не слышал ничего о пистолетах.

Кроме того случая, когда держал его в руке на раскаленном солнцем асфальте.

Тряхнув головой, я разогнал мысли и вернулся к рассказу:

— Сзади, я знаю это, находятся два солдата с автоматами. — И, вновь удивленный своим знанием, добавил: — Это тоже оружие огнестрельного типа — и еще один наблюдатель, но у меня такое чувство, будто зрителей гораздо больше, неизмеримо больше. Я сам еще молод — лет двадцать шесть — и взволнован, но в то же время опьянен властью над этой шестеркой, властью, сравнимой с властью Господа Бога. Мне хочется начать со второго, потом переметнуться к четвертому, потом с наслаждением влепить пулю в затылок пятому, но я сдерживаю свой пыл. Все должно пройти официально: размеренно и хладнокровно. Главарь стоит крайним справа, и я начинаю слева, такой психологический ход, чтобы наказать его ожиданием. Я приставляю ствол пистолета к затылку первого и плавно спускаю курок. Гулкий хлопок выстрела уносится эхом вдаль, навстречу ветру и завихрениям пыли. Тело падает вперед, как мешок с овощами. Я перехожу к следующему. Его затылок ждет. Солнце сверкает на маленькой проплешине. Я приставляю пистолет к ней. Отдача второй раз дергает руку, тело падает. Я стреляю в третьего. В этот момент не выдерживают нервы у пятого. С визгом он падает ничком на землю и начинает извиваться между двумя неподвижными, как статуи, оставшимися в живых товарищами. Я не слушаю, что он кричит. У меня появляется желание застрелить его следующим, но порядок прежде всего. Я стреляю в затылок четвертому. Пятый, видимо, решает, что стреляли в него, и замирает, все мускулы его напряжены. Постепенно он понимает, что жив, и медленно расслабляется. Я наклоняюсь к нему и слышу, что он плачет. Откуда-то из глубин сознания поднимается жалость, но я загоняю ее обратно. Сосредоточившись на исходящем от пятого запахе мочи, который вызывает у меня омерзение, я стреляю ему в висок — он так лежит, — он вздрагивает и умирает. Я выпрямляюсь. Пот застилает мне глаза и немилосердно щиплет лоб. Я стреляю в затылок последнего, затем, бросив прощальный взгляд на тела, разворачиваюсь и иду к зданию, навстречу похоронной команде и уборщикам.

Несколько минут мы шли молча. Колоннада закончилась, мы спустились по ступенькам. От них к павильону вела выложенная камнем дорожка, но пески оставили лишь узенькую тропинку, кое-где скрыв и ее. Пропустив Андрахия Кинта-риуса на тропинку, я зашагал рядом по песку.

— Ты испытывал удовольствие от своих действий, — наконец прервал тишину старик.

Немного помявшись, я ответил:

— Да.

Кинтариус медленно кивнул:

— Продолжай.

— Я очнулся, ничего не понимая, со щеткой в руках, чувство реальности видения и… родства, что ли, исчезло. Немного подивившись, я хотел отбросить это видение, запрятать его поглубже для рассказов у костра перед сном и в кругу друзей, но видения продолжают преследовать меня третий день. Лица людей, странно знакомых мне. А потом одна и та же комната — глухой каменный куб, лишь одна сторона у которого стеклянная. Изнутри стекло тонировано, и я не могу ничего видеть, не знаю, что оттуда за нами наблюдают человек пять. У дверей стоят двое охранников, в углу — женщина в белом халате и с каким-то аппаратом в руках. Это врач. Посреди комнаты удобное кресло, привинченное к полу, над ним — большой сверкающий металлом аппарат. Охранники уже ввели в комнату выбритого наголо человека и усадили его в кресло. У меня в руке небольшой продолговатый предмет с кнопками. Большим пальцем я нажимаю одну и направляю прибор на кресло. С мягким жужжанием гладкие металлические обручи охватывают ноги и руки человека, прижимая их к креслу. Две металлические пластинки фиксируют его голову. В глазах человека застыл страх. Охранники отходят. Я направляю прибор — «пульт», вот как он называется — на агрегат над головой человека. Нажимаю кнопку. Агрегат с жужжанием немного опускается, поворачивается, перемигиваясь огоньками. Потом мгновенная вспышка. Агрегат вновь движется, поворачивается. Вторая вспышка. Щелчок — и он замирает. Я нажимаю следующую клавишу. Агрегат перемещается и замирает прямо над головой жертвы. Из него вытягиваются две тонкие металлические нити, опускаются к черепу человека и каким-то непостижимым образом входят внутрь. Все замирает на томительную секунду, последнюю секунду, — и я, и аппарат, и охранники, и женщина, и глаза жертвы. Я нажимаю главную кнопку. Голову человека охватывает сфера из паутины цвета морской волны, она шипит и искрится, но я знаю, что на самом деле она безвредна, это лишь дешевый эффект для зрителей, которых опять, как и тогда, во дворе, миллиарды. Смерть приходит через металлические нити. Человек шипит, выгибается дутой и опадает. Сфера исчезает. Женщина отделяется от стены, подходит к телу, приставляет свой прибор к его шее, смотрит на экран и констатирует смерть. Я последние два раза нажимаю кнопки. Агрегат с жужжанием вытягивает свои нити из головы жертвы и поднимается; кресло убирает зажимы, тело обмякает и опадает. Следом за женщиной я иду к дверям навстречу команде людей в серебристой одежде. Проходя мимо кресла, я кладу пульт на подлокотник. И так уже третий день. Дворика больше не было, теперь только эта комната, но люди каждый раз разные, и я — то моложе, то старше.