Искатель, 1992 № 02 - [50]

Неонилла протянула руки и нежно опустила на голову Золушке горящую бриллиантами диадему…,

— Ты, Гретхен, ты, Золушка, рожденная кухаркой, всю жизнь проведшая на кухне, ты — грубая, нескладная, некрасивая девушка, ты стала теперь — и да всю эту ночь — самой элегантной и самой нежной из красавиц, самой очаровательной из всех женщин мира… Отправляйся на бал.

И полетела над торопящейся хрустальной каретой черные тени в черных плащах, и лес промелькнул, и поле, и деревушка с краснокирпичной киркой, и застывали в изумлении крестьяне, глядя на невиданно-неслыханную карету, запряженную сказочной восьмеркой без кучера, и вот показался королевский замок, и карета остановилась у входа, и потрясенные королевские стражники расступились, когда Золушка поднялась по ступеням и вошла во дворец…

Бал уже начался. Семерка странников проникла в зал раньше Золушки, и Алексей с любопытством осматривался.

Перед танцами полагался легкий, чисто символический а-ля фуршет, и гости с бокалами в руках чинно здоровались, переговаривались, переходя от группы к группе. Спокойный гур-гур висел над залом. В толпе сновал король — пожилой мужчина в горностаевой мантии с озабоченно-тревожным лицом театрального администратора. Он держался запросто и, переходя от одних гостей к другим, то вместе с ними поднимал бокал шампанского, то обменивался шутками с мужчинами, то говорил комплименты дамам… Но напряженное выражение не сходило е его лица.

«Принц, принц», — прошелестело по залу. Он появился из маленькой боковой двери — среднего роста молодой человек лет двадцати семи, с небольшими залысинами, в круглых железных очках и простом черном кафтане. Он рассеянно улыбался гостям и поминутно кланялся.

— Позвольте представить вам, ваше высочество, мое семейство, — храбро преградил ему путь фон Биркенау. — Моя супруга — Августа. Мои дочери — Анна, Мария…

Девушки зарделись и сложились в глубоком реверансе.

— Очень, очень приятно, — робко сказал принц. Он немного картавил.

— Как вам нравится нынешний вечер? — спросила госпожа Августа с умильной улыбкой.

— Дивный вечер, просто необыкновенный, он напомнил мне… Знаете, — принц оживился, — я сейчас гулял всаду, и пришло на память, вы, конечно, помните:

Как бронзовой золой жаровень,

Жуками сыплет сонный сад.

Со мной, с моей свечою вровень

Миры расцветшие висят, —

упоенно начал читать принц, плавно, дирижерски размахивая руками, закатив глаза…

Все фон Биркенау застыли с испуганными лицами. А принц продолжал:

И как в неслыханную веру,

Я в эту ночь перехожу,

Где тополь обветшало-серый…

И тут он взглянул на семейство господина Андреаса… И сразу замолчал, поник.

— Извините, господа, — промямлил он и пошел дальше, опустив голову.

— Ничего, дети, прошептала госпожа Августа, — на танцах мы свое возьмем…

А принц вдруг остановился посреди толпы и, ни на кого не глядя, забормотал:

— «Пью горечь вечеров, небес осенних горечь, и в них твоих измен горящую струю. Пью…» Боже мой, забыл… «И в них твоих измен горящую струю…» Как же дальше?..

Он оглянулся цо сторонам — на него смотрело множество недоуменных, растерянных, напуганных глаз, глупо улыбающихся лиц…

— Господи! — в расстройстве почти крикнул принц. — Ну неужели никто не знает, как дальше?

И вдруг из толпы раздался тихий девичий голосок:

— Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью…

— Да! Да! — радостно закричал принц. — Конечно! «Пью горечь вечеров»! Гениально!

Он искал глазами подсказчицу, толпа расступилась, и перед ним оказалась невысокая полная горбоносая девушка.

— Спасибо! — радовался принц. — А финал, вы помните — там прелестный финал!

— «Полы подметены, тихо сказала девушка. — На скатерти ни крошки, как детский поцелуй, спокойно дышит стих …»

— Да! — подхватил принц, и они сказали вместе: — «И Золушка бежит — во дни удач на дрожках. А сдан, последний грош — и на своих двоих!»

И вместе рассмеялись.

— Вы…

Принц хотел что-то сказать, но вдруг спохватился:

— Ах, мы же незнакомы!

И завертел головой, ища, кто бы представил ему девушку. Из толпы вышел сухопарый седой мужчина в темно- коричневом камзоле и с поклоном сказал:

— Честь имею, ваше высочество, Эрих Горденауэр, почетный президент сообщества кожевников, вице-президент сообщества красильщиков. Честь имею, ваше высочество, представить вам мою дочь — Элизабет.

Толстушка, потупившись, нескладно сделала книксен и покачнулась, принц подхватил се под руку и с надеждой спросил:

— А вы помните, из поэмы? «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»

— «Дни проходят, и годы, и тысячи, тысячи лет», — легко подхватила Элизабет.

— «В белой ярости волн, прячась в белую пену акаций, может, ты-то их, море, и сводишь, и сводишь на нет», — хором закончили принц и девушка.

Она наконец подняла глаза, и принц мог бы заметить, что она косит, но не заметил, а спросил дрожащим голосом:

— А переделкинский цикл? Вы его любите Лизхен?

— Ну конечно, конечно, — с готовностью отозвалась Лизхен. — «Вальс с чертовщиной», — «Вальс со слезами» — это любимое!

— И у меня тоже! — ахнул принц. — Мне так стыдно, я только недавно открыл для себя Его! Ах, я вообще так позорно мало знаю, Лизхен! Мне стыдно, но я признаюсь: подумайте, лишь в этом году я по-настоящему понял и другого гения: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»