Искатель, 1979 № 03 - [9]

Алексей заспешил вниз. Он только и сказал, отвечая на удивленный вопросительный взгляд Гордыни:

— Теперь быстро…

Никогда в жизни Агальцов не бегал так быстро. Тяжелый ефрейтор безнадежно отстал. Алексей успел крикнуть ему, чтобы он подключился в розетке и сообщил на заставу о возможном убежище второго нарушителя на крутом склоне возле ручья.

Агальцов не был до конца уверен, что открыл убежище второго, но что-то подсказывало ему — тревога будет поднята не напрасно.

Чувство опасности заставило его залечь на подходе к склону.

Остаток пути Алексей проделал ползком, сняв автомат с предохранителя. Пограничник уже поднялся, чтобы сделать последний рывок к щели, когда увидел след. Он был еле заметен на скользкой хвойной подстилке, но дальше, в низине где подстилку смыло дождем, след отчетливо пропечатался, и, припав к земле, Алексей различил то, чему его учил Гомозков, — след уводил от склона в наш тыл. Значит, второй ушел и бункер пуст. Все еще не веря в неудачу, Агальцов взбежал по склону и рванул сдвинутый камнепадом обломок скалы, скрывающий лаз в пещеру. Заглянул внутрь и отшатнулся — таким смрадом, ударило из каменного схрона. И все же, преодолевая тошноту, он спустился в пещеру.

Она была пуста, если не считать спального мешка и десятка пустых консервных банок…

Агальцов выбрался наружу, достал из подсумка ракетницу. Две подряд выпущенные красные ракеты вонзились в небо, оповещая границу о новой тревоге.

СТАРШИНА НЕДОЗОР

Ива шел ходким ровным шагом, радуясь возможности побыть наедине с лесом. Извечное чувство пограничника — тревога — не оставляло старшину, и поэтому Недозор заметил след, ведущий к росстани. Там, где земля не была прикрыта прошлогодней листвой, четко, словно печать, выделялся совсем свежий след. Человек, обутый в спортивные туристские ботинки сорок четвертого размера, прошел здесь каких-нибудь десять минут назад.

«Лесничий», — подумал Ива и тут же прогнал нелепую мысль. Лесничего Ивана Сороку старшина знал едва ли не с молодых лет, и, сколько Ива помнил, тот всегда был в сапогах. Может, кто из приезжих забрел… По грибы… Надо бы поговорить в сельсовете, а может, и на общем собрании, чтобы приезжих гостей без сопровождения местных в лес не пускали. Так, чего доброго, и к контрольно-следовой прибредут. Опять же тревога, выяснение личности и все прочие формальности. Прав капитан Стриженой, сказавший на прощанье: «Черный бор сейчас не тыл, а самая что ни на есть граница. Быть внимательным и осторожным. Считать себя в поиске».

Трава в лесу не успела пожухнуть, но была вся покрыта палым листом — желтым, буровато-красным. Та же листва, которая осталась на деревьях, сильно поредела и истончилась, и только кусты стояли нетронутыми — иногда темно-зеленые, как летом, а иногда багряные или с оттенком меди.

Ива вошел в чащобу. Лес обласкал его влажным теплым дыханием. Гущар-гущаром лес, полон загадок и тайн. В самой середине его открылось озерцо. Солнце сюда не доставало — такой рослый дубняк с разлапистыми грабами вокруг, — и озерцо лежало притемненное, таинственное, как сказка. И совсем уже как в сказке, бродили на другом берегу две белые кобылицы и рыже-огненный жеребенок. Чуть позвякивали колокольца.

Ива застыл от восхищения. Он не знал и не понимал живописи, зато умел ценить живую красоту природы. А то, что он видел, было прекрасно — тихое прозрачное озерцо и белые лошади с неспутанным, резвящимся, рыжим как огонь жеребенком.

Ива подошел к озерцу, зачерпнул в пригоршню воды, умылся, а потом и напился.

Лошади были с кордона, Иван Сорока выпустил их на луг полакомиться последним разнотравьем.

От солнца ли, томливо висевшего в безоблачном синем небе, от лесных ли осенних запахов, оттого ли, что увидел он двух кобылиц и рыжего жеребенка, по всему телу Ивы тихо разлилась нежащая лень. И мысли его неспешно вязались в нехитрый узор. Вспоминалось прошлое. Настоящее-то, повседневное, было просто как необходимость. А думать о прошлом он любил. Да и человека он шел встречать из прошлого — породнились они в том памятном бою пролитой кровью, а она, может быть, та кровь, роднее родной.

Ксения Стриженая приезжала на заставу каждый год и всякий раз осенью. Для Ивы ее приезд был настоящим праздником. И по давнему уговору встречал он ее на развилке трех дорог, где Ксения Стриженая высаживалась из отрядного «газика» и ждала его у столетнего граба, выбежавшего на большак да так и застывшего часовым на перекрестке.

Потом они вместе шли к заставе, пересекая угрюмоватый Черный бор, разговаривая о новостях, о жизни и о разных разностях, накопившихся за целый год. И если бы кто увидел их со стороны, подумал бы — вот встретились брат с сестрой, и нет у них другой заботы, как наговориться вдосталь, полюбоваться друг другом, порадоваться, что живы еще и держатся на земле крепко.

Ива любил осень грустью своего одаренного счастливого сердца. Любил слушать начальный монотонный шум дождя. Когда он шумит, всегда думается: как хорошо, что есть крыша над головой, молодые веселые ребята вокруг, с упругими сильными телами.

Может, потому, что Ива вырос в деревне и детство его прошло возле тихой и теплой реки, любил старшина желтое жнивье, сосновые перелески и робкие незаметные тропки в чащобах.