Искатель, 1969 № 06 - [10]
Подружки так ее и звали — Артистка, и это ей, кажется, нравилось.
Как-то в часы обеда Вильгельмина несла с Верой Королевой из кухни котел с зеленоватой жидкостью, именуемой супом. Навстречу им попалась новенькая надзирательница. Вера взглянула на нее, ойкнула, как от испуга, и чуть не упала. Придя в камеру, она не притронулась к еде и тут же легла, отвернувшись к стене.
Другую странность подметила Маша Шишкарева, которую в шутку прозвали Коломенской верстой за то, что она, тоскуя по дому, часто говаривала:
— До нашей-то Коломны от Москвы и версты не будет. Разок шагну — вот я и дома..
Спала она всегда чутко, настороженно и в одну из ночей сквозь сон услышала, как тихонько открылась дверь, вошла надзирательница и о чем-то довольно долго шепталась с Верой.
Когда она утром сказала об этом Королевой, та беспечно улыбнулась.
— Ничего этого и не было. Приснилось тебе — вот и все.
Маша и в самом деле подумала, что это был сон…
Но когда однажды Вера попросила у Фриды Иткинд ее голубое платье (это была единственная вещь, не отнесенная надзирательницами в цейхгауз), все насторожились — интересно, зачем это ей понадобилось?
— Ко мне на свидание придет брат, — сказала Вера.
— Брат?
Все с недоумением начали переглядываться.
Артистка, озорно подмигнув подружкам, демонически захохотала.
— Странно, — сказала она, внезапно обрывая смех. — У тебя же нет никакого брата. Или за эти два года он успел народиться?
…Когда Вера вернулась со свидания, ее встретили шумно, тормошили, расспрашивали подробности, просили детально обрисовать брата. Но она, отделавшись общими фразами, тут же отошла к Наташе Климовой и Аннушке, сидящим в углу.
— Ну, вот что, — сказала Вильгельмина голосом разгневанной барыни, — моя исстрадавшаяся душа больше этого выносить не хочет. Да, да! Или вы немедленно расскажете, о чем шепчетесь, или же я сейчас же объявлю голодовку!
— И в самом деле, — подхватила Фрида, — это очень непорядочно — шептаться по углам, за нашими спинами.
Наташа взглянула на Аннушку, та утвердительно кивнула головой.
— Товарищи, — сказала Наташа и замолчала.
В камере она впервые так обращалась к подругам — строго, почти официально. Слово это произвело на всех сильное впечатление — улыбки исчезли, брови сдвинулись, даже всегда озорная Вильгельмина притихла.
— То, что я вам скажу, — тихо продолжала Наташа, — очень, очень важно. Если кто-нибудь хотя бы одним словом проболтнется, погибнут многие наши товарищи на воле.
— Тогда, может быть, лучше не говорить, — робко сказала Фрида.
— Нет, говорить надо. Дело в том… — Наташа обвела всех взором, словно плеснула на каждую голубизной своих глаз, — дело в том, что друзья на воле готовят нам побег.
Вильгельмина резко встала, у Фриды запершило в горле, и она закашлялась, а Катя Никитина схватилась за очки, точно боялась, что они упадут.
В коридоре послышались шаги. Наташа сделала подружкам знак. Крышка глазка в двери скрипнула и приоткрылась.
Вильгельмина запела арию из «Периколы» и закружилась так, что полы ее тюремного халата распахнулись.
В Волковом переулке, что соседствует с Зоологическим садом, в нижнем этаже дома № 8 недавно поселились два брата Калашниковы. Были они погодки — Владимиру двадцать пять, Василию двадцать четыре года. Документы имели хорошие — дети потомственного почетного гражданина.
Владелец дома Федор Шерстнев первое время боялся — не студенты ли. Но братья уверили, что учиться не собираются — и так ученые, работают в какой-то иностранной конторе по сбыту колониальных товаров.
Приглядываясь к жильцам, Шерстнев видел, что они не пьют, не бабничают, и, решив, что братья не иначе как деньгу сколачивают, успокоился — хороших жильцов бог послал.
Дружков у братьев, считай, не было. Изредка заходил молодой красавец. И тогда жилички со второго этажа — молоденькие белошвейки, работавшие у мадам Гошар, — выбегали на веранду, чтобы посмотреть на его стройную фигуру и черные, завитые на концах усики.
— Ах, — вздыхали они, — как бы ему пошел офицерский мундир!
…В это утро хозяин лениво обошел свое владение, походил бесцельно по мощеному двору и, выйдя на улицу, присел на лавочку. Он любил отдыхать здесь, наблюдая за сонной жизнью тихого переулка.
Из ворот вышел Владимир.
Одет он был, как всегда, в великолепно сшитую («На заказ, не иначе», — подумал Шерстнев) тройку, на голове соломенная шляпа с коричневой лентой.
— Куда это направились, господин Калашников? — спросил хозяин, поздоровавшись.
— Да вот пройдусь… Погода нынче уж больно хороша. А в Зоологическом, говорят, какой-то необыкновенный бегемот появился.
— Ишь ты, бегемот, — усмехнулся Шерстнев. Зоологический сад сидел у него в печенках — двор примыкал прямо к вольерам и клеткам, и рев зверей по ночам пугал домочадцев. — Бегемотов-то и у нас хватает.
— Это верно, — улыбнувшись, сказал Владимир и неторопливо пошел по тротуару.
— Да вы бы вот сюда, в дырку, — крикнул ему вдогонку хозяин, показывая рукой на двор. — Чего деньги зря за вход платить?
— Ну что вы… неудобно-с.
«Да-а, важный господин, — думал Шерстнев, — такой в дырку не полезет».
А Владимир тем временем уже проходил мимо сада, но к огромным воротам, где красовались размалеванные афишные тумбы и щиты, не свернул, а, оглянувшись, пошел направо — по Конюшковской улице вниз, к Горбатому мосту.
