Искатель, 1967 № 06 - [27]

Полученная Кройцером из Берлина депеша была не та, которую ожидал хауптштурмфюрер в ответ на свою шифровку. Внимательно изучив донос тайного лагерного агента на люксембуржца Луи Бенуа, Кройцер еще до этого пришел к выводу, что Бенуа должен был работать на англичан.

Берлинская шифровка уточнила его предположение и облегчила ему в известной степени выполнение плана операции, которую он задумал провести в отношении раненого кацетника-люксембуржца.

Примерно на третий день после прибытия Кройцера в Пенемюнде Берлин, наконец, ответил на его запрос: Луи Бенуа действительно проживал до своего ареста в маленьком местечке Мату, приблизительно в четырех-пяти километрах от столицы княжества. У Бенуа были еще живы мать и сестра шестнадцати лет. Опрошенные соседи рассказали, что Луи был единственным сыном вдовы старого почтового служащего, которая души не чаяла в своем сыне. Об их взаимной нежности и исключительном отношении друг к другу говорили во всей округе как о примере образцовой и добродетельной семьи. Через подставных лиц, говорилось далее в шифровке, направленной Кройцеру из Берлина, СД вошла в контакт с матерью Луи. Безмерно тосковавшей по пропавшему без вести сыну женщине сообщили, что Луи Бенуа «жив, здоров, но его возвращение задержалось по непредвиденным служебным обстоятельствам».

Матери Луи намекнули, что она во многом могла бы ускорить возвращение сына на родину, если бы повлияла на Луи в том смысле, чтобы он проявил больше рвения в той работе, которая была его профессией, — в радиотехнике.

Старушке подсказали, что она могла бы повлиять на прилежание сына в пользу рейха, сообщив о слабости своего здоровья, о трудностях в доме и о том, что нужно помочь его младшей сестренке.

Наконец, берлинская депеша информировала Кройцера — в ближайшее время он получит, возможно, письмо, адресованное матерью Луи ее сыну по адресу, проставленному на конверте в Берлине.

Сделав несколько пометок в своем блокноте, Кройцер перечеркнул почти все вопросительные знаки, поставленные им против выписок из досье «Пенемюнде». Невыясненным оставалось лишь одно обстоятельство, а именно — исчезновение второго кацетника, переодевшегося в форму убитого солдата СС. Никакие самые тщательные и энергичные меры, предпринятые Кройцером на полигоне, не дали пока ощутимых результатов. Казалось, что второй кацетник растворился в песках прибрежных дюн.

Поручив фон Борзигу продолжать поиск, Кройцер стал проводить большую часть суток, запершись в своем номере. На все вопросы посетителей отеля, желавших видеть «господина хаупт-штурмфюрера», портье отвечал невразумительным поднятием широких плеч, с которых, казалось, только вчера был сброшен кожаный гестаповский плащ.

Подходил к концу жесткий срок, отведенный Кройцером врачам на «приведение в годное для допросов состояние» раненого люксембуржца. Луи Бенуа уже мог сидеть на койке, облокотившись на заботливо подложенные медсестрой подушки. Он чувствовал, как силы возвращаются в его молодой организм. Сознательно отгоняя от себя тревожный вопрос, чем вызвано столь необычно гуманное отношение к нему, кацетнику, со стороны гитлеровцев, аккуратно глотал таблетки, терпеливо сносил чередовавшиеся друг за другом уколы и усердно налегал на еду, которая сейчас казалась по сравнению с лагерным рационом пищей богов. Не заглядывая в завтрашний день, знал: предстоят тяжелые, быть может, смертельные испытания. Гитлеровцы ничего не делают зря. Быть может, послезавтра он увидит оборотную сторону медали их подозрительного «добросердечного» отношения к нему, раненному осколками британской бомбы кацетнику. А для этой встречи ему нужно встать на ноги! Он, как боксер, брошенный нокаутом на пол ринга, хотел встретить новую атаку во весь рост. И потому целеустремленно помогал врагам «ремонтировать свою коробку», как про себя он шутливо называл свое искромсанное осколками тело.

На шестой день после посещения Кройцером госпиталя в палату, где лежал Луи Бенуа, поместили только что доставленного в госпиталь обгоревшего летчика, извлеченного из обломков английского самолета-разведчика, сбитого над Пенемюнде огнем зенитной артиллерии. Об этом Бенуа узнал из коротких реплик, которыми полушепотом обменялись санитары-эсэсовцы, укладывавшие летчика на койку рядом с постелью Бенуа.

Сердце люксембуржца взволнованно забилось. Рядом с ним оказался неизвестный боевой товарищ, соратник по общей борьбе с ненавистными фашистами! Узник уже не чувствовал щемящего душу одиночества. Кольцо психической блокады, замкнутое вокруг его койки гитлеровцами, оказалось прорванным вот этим забинтованным, как египетская мумия (был виден лишь кончик носа да закрытые глаза), парнем. Пусть хрипло дышавшим, что-то бессвязно бормотавшим в горячечном бреду, но с живым сердцем бойца, только что державшего штурвал фронтового оружия, нацеленного и на его, Луи Бенуа, врага! Теперь их было двое в этой нацистской тюрьме под красным крестом. А значит, и силы их сопротивления удвоятся!

В первые сутки летчик так и не очнулся от бреда. Не помогли и уколы, которые ему делали дежурные врачи. Бенуа взволнованно вслушивался в тяжелые стоны, проклятья, слова каких-то приказов, целые монологи с неизвестными лондонскими генералами, торопливо, скороговоркой произнесенные реплики, вырывавшиеся из потрескавшихся от жара, пересохших губ летчика. Сперва Бенуа поразило, а потом несказанно обрадовало, что этот английский летчик говорит на его родном французском языке. «Должно быть, он из тех парней, кто не капитулировал перед бошами и улетел за Ла-Манш — под знамена сражающейся Франции…» — подумал Бенуа, мучаясь, что ничем не может облегчить страдания обгоревшего парня…