Искатель, 1967 № 02 - [3]

Монастырь не подавал никаких признаков жизни. В бойницах и между зубцами молча застыли пулеметчики и стрелки.

Показалась вторая колонна, около двух батальонов. Вот она спустилась на лед, двинулась к середине реки. Наш берег молчал как вымерший. Гитлеровцы шли нестройными рядами, с оружием за спиной, на ремне, громко разговаривали, посмеивались. Скоро вся колонна вытянулась вдоль стены. Она была как на ладони, вся в секторе нашего обстрела. Вашкевич приказал открыть огонь…

Этот бой был самым коротким из всех, какие я видел, и самым беспроигрышным. Мы не потеряли ни одного человека, не получили даже пустячного ранения. И не упустили ни одной цели. При первом залпе колонна застыла, будто остолбенев, затем рассыпалась по всему льду реки. Грянул второй, третий залпы, очередь за очередью. Артиллеристы выкатили орудия на прямую наводку, били по машинам. Под градом снарядов и пуль фашисты, совершенно обезумев, метались из стороны в сторону, палили нещадно и беспорядочно, падали. Основная толпа кинулась на тот берег и скатывалась по скользким его склонам, которые сами же фашисты облили водой. А наши орудия и пулеметы замкнули огнем смертельный четырехугольник.

После «Ледового побоища» гитлеровцы уже не решились на прямую атаку, но не оставили попытки выбить нас из монастыря. Они применили изуверскую «тактику», достаточно характеризующую тогдашний «боевой дух» завоевателей.

Однажды перед нашими окопами возникли на снегу странные белые фигуры. Они шли, точно призраки, дергаясь, кривляясь, раскачиваясь, сложив на животах длинные белые руки. За ними шагали уже обыкновенные гитлеровцы, в обыкновенных серо-зеленых шинелях, в «модных» тогда соломенных «галошах» и бабьих платках поверх пилотки или каски. В первую минуту нам показалось — впереди идут лыжники в балахонах. Они и раскачивались как лыжники, идущие без палок. Но почему они без оружия? Неужели пленные?

Оказалось, что фашисты где-то захватили психиатрическую больницу и гнали теперь ее обитателей по снегу в мороз и в метель в смирительных рубахах и с обритыми наголо головами. Я еще не видел такой горячей злости, какая охватила солдат, когда прошли первое ошеломление и ужас. Никогда с таким старанием не выбирали они на мушку, к счастью, достаточно приметную серо-зеленую цель. Несколько минут спустя фашисты бежали восвояси, а больные бросились к нам, путаясь в балахонах, попадали в окопы. Мы повели их в деревушку — посиневших от холода, бессвязно бормочущих — обогрели и накормили. На другой день за ними приехали из медсанбата. Все больные оказались жестоко обмороженными. Помню, какой остался тяжкий осадок в душе каждого из нас, хотя мы и сознавали, что этот последний предел подлости означает и последний предел отчаяния фашистов.

Да, они уже начинали чувствовать приближение конца. Вот я читаю их письма на родину из Подмосковья, по каким-либо причинам не отправленные, взятые у пленных. Привожу их в той последовательности, как они ко мне поступали.

Письмо другу: «Когда ты получишь это письмо, русские уже будут разбиты. Наш путь оказался тяжелее, чем мы ожидали. И все же, как и обещал фюрер, мы закончим его торжественным маршем на Красной площади!»

Жене: «Я тебе пришлю такие подарки, что соседи с ума сойдут от зависти. Повремени еще немного…»

Это письмо не отправлено, вместо него через несколько дней написано другое: «Перестань мне надоедать своими напоминаниями, мне не до подарков. Пойми, здесь настоящий ад. Я чувствую, что живым отсюда не уйду…»

Он оказался прав, этот не по своей вине неудавшийся мародер.

5 декабря — начало великого наступления. В составе частей нового, Калининского фронта мы продвигаемся к городу.

Вновь перед нами маячит знакомая темно-серая громада элеватора. Теперь там, на вышке, немецкий наблюдательный пункт. Это мы поняли сразу по тому подозрительно точному артогню, который заставил нас залечь на подступах к городу.

Все поле перед элеватором изрыто окопами. Но где-то же должен пролегать провод, ведущий с вышки к артиллерийским позициям. Ночью на поиск идет один из наших лучших связистов, младший сержант Седой, сам великий комбинатор по части упрятывания проводов. Ползком пробирается мимо часовни, находит провод в снегу, перекусывает его кусачками.

Другой дорогой к воротам элеватора подкрадывается отряд разведчиков лейтенанта Аверина. Сам он разведчик «по крови», герой боев на озере Хасан. В темноте маленькая группа лицом к лицу столкнулась с часовым. Немец дремал, опершись на винтовку. Один из разведчиков, Вербицкий, двинул его кулаком в челюсть:

— Спишь на посту, болван.

Другой вырвал из рук винтовку, заткнул кляпом рот. На прощанье разведчики забрасывают гранатами автомашины и пулеметные гнезда, прикрывающие вход в элеватор.

Приведенный в чувство пленный рассказывает: одно крыло элеватора заминировано, оно нам будет «пожертвовано» без боя. Взрыв послужит фашистам сигналом к атаке. Наши отряды, прорвавшиеся в здание, будут окружены и уничтожены.

Через час группа Аверина вновь отправляется в путь. Теперь подойти к элеватору много труднее: фашисты после диверсии начеку. Но, вероятно, им все же не пришло в голову, что разведчики в ту же ночь явятся снова. Группа Аверина пробирается в здание, чтобы отыскать заряды и остаться до утра, пока элеватор не будет окружен нами.