Искатель, 1965 № 05 - [67]
Но когда слуга привязал Бинджи и оставил его в клетке одного, тот понял, что во всем этом есть что-то необычное, и начал громко скулить. Бинджи считался дурной собакой — убийцей. Дик все равно собирался застрелить его. Так рассуждал я, возвращаясь домой. Сзади до меня доносился вой Бинджи, становившийся все громче и громче.
«Лучшей приманки для тигра и не придумать, — сказал мой слуга. — Пес воет так громко, что тигр придет непременно».
Я лег спать, но мне не спалось. О чем бы я ни начинал думать, мне тотчас мерещилась моя собака: большие карие глаза, морщины на носу, огромные теплые лапы, лежащие у меня на коленях. И я начинал рассуждать. У меня нет собаки во дворе. Хотя Бинджи и душит овец, но возле моего дома их не пасут. Почему бы не оставить его как сторожа?
Удивительно, как быстро порой у человека меняются мысли. До этого момента я думал лишь о том, чтобы каким-нибудь способом поймать тигра. Теперь же я питал надежду в душе: авось он не будет пойман! Называйте это излишней чувствительностью или как хотите: может быть, мокрая морда Бинджи у меня на коленях, его радостное настроение в лодке, его взгляд, когда он лежал у моих ног за ужином в тот вечер, — одно или другое, но что-то так подействовало на меня, что я вдруг вскочил с постели и разбудил слугу.
«Вставай! Сейчас пойдем и выпустим собаку из клетки!»
Мы не шли, а бежали: полмили по джунглям покрыли в несколько минут. Если у тебя, Фрэнк, была когда-либо любимая собака, то ты поймешь мое состояние.
Когда мы приблизились к клетке, то не услышали ни звука. Мне показалось, что тигр уже расправился с Бинджи. Но вот я услышал тихий вой — так, надо полагать, плачут дети, когда их оставляют одних. Потом я увидел Бинджи: его черная морда торчала между бревнами, глаза горели при свете нашего факела, и он вилял хвостом, как будто хотел сказать: «Ну вот, мы уже долго играли в эту игру, давайте попробуем другую!»
Когда мы его отвязали, он в два прыжка выскочил из клетки. Он не стал прыгать или ласкаться ко мне, он просто бегал вокруг, страшно возбужденный, помахивая хвостом и высунув язык.
«Идем, Бинджи, — сказал я, — идем домой».
Он побежал вперед по тропе, то забегая далеко, то останавливаясь, так что оказывался у нас под ногами, все время нюхая почву, обследуя ее, как настоящая ищейка.
И вдруг что-то налетело на нас, налетело так быстро и неожиданно, что я не успел даже поднять факел вверх. Я увидел перед собой два белых, как слоновая кость, сверкающих клыка, направленные прямо на меня, — страшные, острые, как меч. Мы наткнулись на дикого кабана, сторожившего самку с детенышами. Триста фунтов страшного живого динамита готовы были разметать меня на куски! У меня не было ни секунды, чтобы поднять винтовку. Все произошло в мгновение ока.
Но так же неожиданно из ночной тьмы вынырнуло что-то серое. Я слышал, как кабан хрюкнул от внезапного толчка. Его блестящие клыки исчезли во мраке. И затем послышался ужасающий вой Бинджи, сменившийся глухим, диким рычанием — так рычал он, вероятно, когда душил овец.
Двумя выстрелами я уложил кабана, — медленно закончил свой рассказ Джонсон. — Но когда я подошел к Бинджи, то увидел, что кабан насквозь пронзил ему грудь клыками, а он своими крепкими зубами мертвой хваткой вцепился тому в горло.
Перевод с английского П. ОХРИМЕНКО
