Искатель, 1965 № 05 - [63]

— Через минуту бомба должна взорваться.

* * *

Едва только Карл вышел на улицу, как раздался взрыв. Карл с удивлением посмотрел вверх, и в тот момент ему под ноги посыпался град осколков стекла, куски дерева и штукатурка.

Перевод с немецкого Ю. КОНОНЕНКО

Кира СОШИНСКАЯ СОКРОВИЩЕ ПЕЩЕРЫ

Я сидела на берегу прозрачного, ужасно холодного ручья и думала, что скоро осень и недели через две-три пора возвращаться в Улятай. Мы ничего не открыли. Нечем будет похвастаться перед ребятами на факультете. Правда, Седов любит повторять, что наша цель — внести ясность. Ясность мы внесли. А все-таки жалко.

С утра моросил противный дождик. Потом перестал. Но серые рваные облака остались. И им ничего не стоило снова «заплакать». Желтые иголки лиственниц падали на воду и крутились в водовороте у моих мог. В ручей упал сучок, и хариус бросился было к нему из глубины, но отвернул в сторону. Такая погода и холодный ветер навевают грусть.

Я понимала, чего мне не хватает — романтики открытий и находок. А ведь она где-то рядом. Надо только не погрязать в рутине, держать глаза широко открытыми. Не разбрасываться. Конечно, когда Ким достает вечером учебник английского языка и зубрит глаголы в презенте и паст индефините, а Руслан таскает за собой полмешка гипса в надежде найти бедро пещерного медведя, все это свидетельствует об упорстве, силе воли… Но, по-моему, для главного у них недостает пыла. Уходят на маршрут, ничего не находят — и хоть бы что…

С досады на жизнь неловко повернулась и чуть не взвыла от боли. Вчера вывихнула руку. Вернее, растянула связки, но мне как-то приятнее говорить — вывихнула. Тем более Ким соорудил эффектную перевязь из полотенца. Руке в ней было удобно, и она совсем не болела, а я стала похожа на боевого генерала. Правда, Седов в маршрут меня все равно не пустил и сказал: «Посиди в лагере, отдохни. Зато мы поедим как следует. Ты хвасталась — готовить умеешь? Так займись, Иван Никитич не обидится».

Иван Никитич — наш рабочий и повар. Он смотрит за лошадьми, помогает рыть шурфы и умеет варить суп из концентратов.

Так вот я пошла к ручью за водой и задумалась. Да, о чем я думала? О романтике, которой нет. А ведь стоит внимательнее оглядеться, и найдешь что-то совершенно необычайное.

Я осмотрелась и сначала ничего необычайного не увидела. Ручей, скучные лиственницы на том берегу, высокий обрыв — на этом.

И вдруг нашла.

Свежий оползень открыл какой-то лаз. Наверное, в пещеру. Лаз был узкий. Можно вскарабкаться по осыпи и заглянуть в пещеру. А там…

Почему-то я вспомнила картинку к «Тысяче и одной ночи». Подземелье Аладдина. Золото и драгоценные камни устилают его. Нет, а почему бы мне и в самом деле не найти интересной жилы? Порода вулканическая, чем черт не шутит?

Я поставила ведро на плоский камень и полезла вверх. Мне мешала перевязь, но снять ее я не решалась. Ничего, доберусь. И добралась.

Осторожно заглянула в дыру. Ничего не видно.

— У-уу, — сказала я басом, чтобы испугать медведя, если он там прячется.

— Уу-уу, — ответила мне гулким, пустым голосом пещера. Я решила, что это приглашение заходить. Нагнулась, кинула в пещеру камешек. Он, подскакивая, покатился вниз. Стукнулся раза два о стенки хода. Еще разок. И затих.

Если верить постуку камешка, ход уходил не очень круто. Недурно бы и в самом деле посмотреть, что там, рассудила я. Только вот нет фонаря, но возвращаться в лагерь, а главное, спускаться и снова подниматься по осыпи очень не хотелось. В конце концов глубоко забираться не буду. Коробок спичек у меня с собой, рассмотреть кое-что смогу. Взгляну и вернусь. Зато будет что рассказать вечером.

Я не очень толстая. Поэтому свободно пролезла в отверстие. Даже руку умудрилась держать на весу. Ход и в самом деле шел почти горизонтально. Понемногу он расширялся. Метров через пять я смогла встать на четвереньки. Стенки были почти гладкими. Я зажгла спичку. Но не увидела ничего, кроме серых стен и темноты впереди. Поползла дальше.

И тут поскользнулась, пронеслась вниз несколько метров, сорвалась в колодец или яму и… плюх! — очутилась на дне. Зажмурилась от боли в руке — надо же было мне именно ею цепляться за стенки, как будто здоровой у меня не было.

Когда немного пришла в себя, полезла в карман и достала спички. Коробок в порядке. Зажгла спичку, осмотрелась. Так и есть. Сижу на дне узкого неглубокого колодца. Края его расходятся метрах в двух над моей головой. Спичка догорела. Когда глаза привыкли к темноте, я различила края колодца и без спички — свет проникал через ход. Я проползла метров пять. Потом снова несколько метров проехала не по своей воле. Ну если их всего было десять, то можно понять, как близко от меня находились свобода, лес, солнце и свежий воздух.

Ну что ж, пора вылезать, подумала я. Поднялась и поняла, что без посторонней помощи мне ни за что не выбраться. Колодец был узким — я доставала до стен, расставив локти, — но без единого выступа. К тому же рука разболелась так, что хотелось лечь и заплакать. Но лечь было некуда, а плакать стыдно. Поэтому я крикнула:

— Иван Никитич!

Крик мой застрял где-то в узком горле пещеры. А ведь звуку надо было пролететь метров двести — до палаток, где Иван Никитич ждет не дождется, когда принесу воду. Найти-то меня, конечно, найдут. И сегодня же. Хватятся, пойдут к ручью — увидят ведро. А вдруг не заметят пещеры? Решат, что на меня напал медведь, я с перепугу убежала, — отправятся на мои поиски. Нет, так не решат! Если бы появился медведь, я бы кричала.