Искания - [12]

сто самолетов.

Беда!

На морде у Робота рупор,

пулеметного речью

  орущий вокруг…

Ложится зарево

  на лица трупов,

на крючья хватающих воздух рук.

Вытянув клещи чудесной закалки,

шагают в рост колоколен.

Пунцовые!

В зареве!

Как при Калке!

Как на Куликовом!

Сквозь вихрь

  напролом

     аэро стремятся,

звезда

  под крылом –

    комсомольским румянцем.

Самолет

  показался,

      жужжа мириадами ос,

когти расправил,

  полетом

      бреющим снизясь,

рванул одного,

  схватил на лету

        и понес

когтями железными –

  Робота

      в дымную сизость.

Ночь.

  Забилась в кусты перепелка.

И Робот гудит

      в железной руке,

как летучая мышь

       вися в перепонках

в белизне

    осветительных ракет.

А когти аэро

      впиваются в латы,

как рука шахматиста

        хватает ферзя, –

напрасно!

    Идут и идут автоматы,

прожекторным светом

          качая глаза.

Их ноги

    хрустят

       по мертвым и раненым,

уже показались

      в горящем лесу,

ворочая тысячевольтными гранями,

свинцовые

    лапы

      держа

         на весу.

8

Остановилось метро.

Воздушна повисла.

Стали автобусы.

Ни одного пассажира.

Город застыл, полумертв.

И только, вытянув дыма перо,

аэро над городом мчится к сияющей пропасти

и на вокзале

татакает пулемет.

Уже

у магазина Смитса и Верндта

висит афиша:

«Правительство свергнуто.

Исполнительный Комитет».

На площади Мира

четыре трамвая лежат.

Мимо витрины шляп

провели арестованных полицейских.

Ночь пришла.

По звездам

прожекторы тянутся,

и, гильзами выстреленными соря, –

уже! –

занимают радиостанцию

вооруженные слесаря.

Уже ревком

      добивает войну

и, дулом лоб кольнув,

уже говорят радисту:

         – А ну,

переведи волну.

«Маузера» у monsieur в висках:

– Давай-давай! –

Под надписью «Робот»

распределительная доска,

и тихо ворчит мотора утроба.

Товарищ

    в доску ткнул сгоряча, –

monsieur под маузером залихорадило.

– Не мешкать! –

       и вниз опущен рычаг,

управляющий Роботами по радио.

И на фронте,

      оступившись о траншею,

Робот мотнул

      пневматической шеей.

Широкие пальцы

      из никеля

скрючились…

     и сникли.

Будто кровь

  подобралась под угли –

прожектора

  потухли.

Заворчав

  глухой утробой,

будто заспанный –

стал отваливаться Робот

  на спину.

Замолчал на морде рупор,

  замотались хоботы,

повалились

  к лицам трупов Роботы.

Помутнела линза глаза,

  искривились челюсти,

и последний

  выдох газа

низом тонко стелется.

Их радиаторы стынут.

И стынут

с подбородками-ямочками винты.

И уже мы стоим

на сияющих спинах,

наворачиваем бинты.

Утро легло

  лиловатою тенью,

и солнечный блик

  по Роботу – вскользь…

И птица

  села ему на антенну,

и суслик

  в ухо вполз.

9

К цветастым клумбам и траве

песочком тропок

приходит с лейкой в голове

садовник Робот.

Доспехом светя,

идет –

  быстрорукий,

на травку

  летят

распыленные струйки.

Подходят детишки, –

  Робот –

       добрый –

дает им потрогать

  и локоть

      и ребра.

По Москве

  в большом количестве –

ходят слуги

  металлические.

Вот –

  метлу держа в ладонях –

с тротуара ровного

пыль сосет

  высокий дворник,

весь никелированный.

Железный

  полон лоб забот –

пылищу

  вытянуть,

на лбу клеймо:

  «МОСРОБЗАВОД,

     511».

Гуднули машины,

  пахнули булочные,

и Робот

  другой –

в стекле

  управляет

    движением уличным,

блестя рукой.

– В Маяковский проезд

  проехать как? –

Робот

  слов не тратит.

Карта Москвы

  на стеклянных руках,

и стрелка снует

  по карте.

А вот и столовая.

  Зайду, поем

после писания

  трудных поэм.

Столы стеклянные стоят.

Блестя щеки полудой,

эмалевый

  официант

несет

  второе блюдо.

От него

  не услышишь:

     «Как-с и что-с

сосисочки-сс,

  слушаюссь,

     уксус-с

       нету-с…»

Безмолвный Робот

  качает поднос,

уставленный

  феерической снедью.

И в мраморе бань,

  потеплев постепенно,

Робот исходит

  мыльною пеной.

Ноготки

  у Робота

острее

  лезвий «Ротбарта».

Станьте вплотную –

  Робот ручьистый

вытянет

  бритвы ногтей,

он вас помоет,

  побреет чисто

и не порежет

  нигде.

На вредных

  фабриках красок

хлопочут

  протертые насухо –

Роботы

  в светлых касках,

без всяких

  и всяческих масок.

Ни гарь,

  ни газ,

     ни свинцовая пыль

отныне

  людей не гробят.

Железной ногою

  в шахту вступил

чернорабочий Робот.

В вестибюле театра

  у синей гардины

ждет металлический

  капельдинер.

Светло-медные дяди

  торчат в коридорах,

и на водку

  дядям не платят –

человеческий труд –

  это слишком дорого

для метлы

  и храненья платья.

И куртку мою,

  и твою шубку,

когда

  в вестибюль мы входим оба,

снимает

  и вешает нежно на трубку

вежливый гардеробот.

А ночью,

  склоняясь над коляской –

нянька

  на тонкой смазке, –

Робот,

  задумчив и ласков,

детям

  баюкает сказки:

  «Жил да был

    среди людей –

  берень-дерень

    Берендей,

  бородатый

    чародей,

  чародатый

    бородей».

На нем колотушки

  и бубны висят,

а если ребенок

  орет –

пластмассовый палец

  кладет пососать

с молочного струйкою

  в рот!

На перекрестках

  гуляющих

     тысячи.

Сидит со щетками

  Робот –

     чистильщик.

  – Почисть,

  дружище,

  да только

  почище!

И чистит Робот,

  и бархаткой

     водит,

и щетку

  по глянцу

    торопит,

и даже мурлычет

  по радио,

      вроде:

– Ехал

  на ярмарку

      Робот…

Если дверь

  откроет Робот

вам в семье –

это вас

  не покоробит,

вовсе нет.

В дверь

  спокойно

     проходи-ка,

запах

  смол, –

это

  домороботиха

моет

  пол.

Метлою и бархаткой

       шибче шурши нам,