Искандер-наме - [33]

Я, ликуя от шахской великой победы,

Вознесясь до небес, позабыла все беды.

Но, узрев, что свирепых ты ловишь в силок,

Что аркан твой летит, как стремительный рок,

Я еще огорчалась: повлек для полона, —

Не для смерти в свой стан ты немого дракона.

Все ж, подумала я, не гуляет в степи

Злобный див, а на крепкой сидит он цепи.

В души русов проникли печалей занозы,

Стали желтою мальвой их рдяные розы.

И когда сумрак ночи, всю землю поправ,

Словно гуль, проявил свой озлобленный нрав,

Словно гулю, связали мне руки и ноги

И в затвор поместили, потайный и строгий.

Хмурый воин меня снарядился стеречь.

Мне грозила бедой его темная речь.

Но с полночи прошло, и послышались крики.

До темницы моей шум домчался великий.

Налетела мгновенная туча, — о ней

Не дожди возвестили, а град из камней.

И вопил и стонал стан взволнованный вражий,

И в испуге бежали полночные стражи.

И голов без числа страшный див отрывал,

И метал их в бойцов. Рос чудовищный вал

Обезглавленных тел. На растущие горы

Из кровавых голов устремляла я взоры.

И ворвался ко мне мощью дышащий див

И порвал мои узы. Меня подхватив,

Он доставил меня к Искендера престолу:

Он от Рыбы вознес меня к лунному долу.

Я в темнице была, словно спрятанный клад,

Но теперь я познаю немало услад.

Ведь шелкам должно быть на прельстительном стане,

Разве сладостной женщине место в зиндане?

Все, о чем я мечтала, явилось ко мне,

Или все, что я вижу, — я вижу во сне?»

И умолкла пери. Восхитился Великий:

Расцвели, словно розы, ланиты Владыки.

Он, к колечку Луны прикоснувшись едва,

Молвил тонкие, словно колечко, слова:

«О нежнейшая роза, не знавшая пыли,

Все бои твои богом овеяны были.

Повлекла за собою ты душу мою:

Ты на пире — парча, ты прекрасна в бою.

Я в боях тебя видел сражавшейся смело

И конем распаленным владевшей умело.

Но и здесь что приманчивей взоров твоих?

В день войны, в час утех ты прекрасней других.

Я под пару тебе. Вот и чанг. Что чудесней,

Чем утешить свой слух твоей сладостной песней!»

Звонкий чанг луноликая в руки взяла.

Лук из тополя был, из него же — стрела.

Избрала она лад, призывавший к усладам,

Пехлевийскую песню сплетя с этим ладом:

«О взошедший на трон, всех великих поправ!

Необъятен твой разум и светел твой нрав!

Ты с челом своим юным — отрада для взора.

Сердце светлое шаха не знает укора.

Ты в решеньях велик, ты с удачей всегда.

Ты, куда ни приходишь, берешь города!

Властелина душа отдохнуть захотела,

Нет греховных желаний у царского тела.

По каким бы путям ты ни вел свою рать,

Пусть горит над Великим небес благодать!

Да течет небосвод по цареву желанью!

Да поникнет весь мир под румийскою дланью!»

А затем о заветном запела она.

В сладкой песне тоска ее стала слышна:

«Расцвело деревцо за оградою сада,

И возникшим цветам деревцо было радо.

Только роза спала; был не вскрыт ее лал,

И нарцисс на лугу еще сладко дремал.

И в сосуде вино не пригублено было:

Видно, жаждущих сердце о нем позабыло.

Сад надеялся: кончит с охотою царь

И придет к нежной розе с охотою царь.

Эту розу сорвет он весною счастливой,

Он тюльпаны увидит и взглянет на ивы.

Неужели царю вовсе времени нет

Поглядеть на цветы, на их пышный расцвет?

Завились лепестки; грусть в их каждом завое,

Но в осенние дни им грустней будет вдвое.

Ветер осени лют, обуял меня страх:

Все мои лепестки обратит он во прах».

Слыша песню рабыни, хватающей сердце,

Царь охвачен был страстью, сжигающей сердце.

Сладкий стон ее чанга — о сладостный клик! —

Возвещал, что красив ее сладостный лик,

Что ее красноречье являет желанье,

Чтоб возникло в царе огневое пыланье.

Но, проникнув душой в чанга звучную речь,

Не дал Властный себя вожделеньям увлечь.

Был разумен Воитель: уместна ль истома?

Уцелевших врагов он желает разгрома.

И велел он вина принести, а припас

На дорогу оставил: придет его час.

Златозвонную чашу он выпил за деву,

Столько сладостной неги придавшей напеву.

После — чашу спасенной от вражьих цепей,

Сладкоустой он подал и вымолвил: «Пей!»

Повелела она своему поцелую

Освятить эту чашу, — затем золотую

Отдала шахиншаху. Рукою одной

Брал он чашу. Ласкал ее кудри — другой.

То с нежнейшим лобзаньем склонялся он к чаше,

То к Луне, что была всех возлюбленных краше.

Чтил он чин сластолюбцев: он знал благодать

Мед лобзаний чредой с горьким хмелем вкушать.

И, уста усладив чашей сладостной винной.

Предались они дреме сладчайшей, невинной.

И в приюте услад, в окружении гроз,

Лишь лобзанья одни не страшились угроз.

ОСВОБОЖДЕНИЕ НУШАБЕ И ПРИМИРЕНИЕ ИСКЕНДЕРА С КИНТАЛОМ

Кравчий! Чашу! К жемчужинам чаши припав,

Я солью с ними сердца им сродный состав.

Влаги! Сохнет мой дух от вседневной отравы.

Жду: булатом булат очищается ржавый.

* * *

Тем, кого породил славный царь Филикус,

Был буртас остановлен и сдержан был рус.

И сыскал Искендер тот простор для привала,

Где земля и отраду и силы давала.

Там прекрасней Тубы были сени древес,

Там густы были травы под синью небес.

Там ручьи, как вино, были сладостны летом,

Но они не таились под строгим запретом.

Там, тенистым узором сердца веселя,

Изумрудные сети сплели тополя.

Там деревья высоко взнесли свои своды:

Их вскормил свежий воздух, вспоили их воды.

Меж древес, где всегда благодатны пиры,

Для Владыки румийские стлали ковры.