Исход - [58]

Он ударился боком о твердое, не то о дерево, не то о чью-то голову, и застонал от боли, захотел открыть глаза и обреченно подумал, что вставать уже больше не стоит, это крах всего в жизни, он все равно уже ничего не сможет переменить. И когда он так подумал, лес взорвался вторично. Он открыл глаза и увидел стремительно летящий на него зеленый свистящий шар и понял, что падает сломанная взрывной волной вершина дерева. Он инстинктивно рванулся в сторону, и вершина, вонзаясь в землю, распарывая ее и разбрызгивая в сторону, как осколки, сучья, рухнула на то место, где он только что лежал. Это отрезвило его, он вскочил на ноги, стараясь сориентироваться. Его опять толкнуло волной прямо в спину, он по-прежнему не слышал взрыва и не стал ложиться, ему было все равно. Он потер ладонями болевшие уши. В голове тонко, непрерывно, пронзительно звенело, глаза слезились: минутой назад перед ним стоял чистый, нетронутый лес, солнечный, спокойный, как готический храм, а теперь деревья были покорежены, выворочены с корнем, траву выжгло, пахло гарью, все дымилось, еще не осела земля, поднятая гигантским взрывом.

Зольдинг стоял, пошатываясь, без фуражки, раздвинув длинные сухие ноги. Кругом шел бой, Зольдинг понял это по каким-то трудно уловимым признакам и быстро пошел прямо, то и дело натыкаясь на убитых и раненых. Зольдинг увидел перед собой совершенно незнакомого унтер-офицера и остановился, прислонился плечом к стволу, сломанному высоко над землей, как-то странно и пустынно торчащему; унтер-офицер что-то докладывал ему, беззвучно, широко разевая рот. Потом появился обер-лейтенант Гартунг и еще кто-то, и Зольдинг, все еще приходя в себя, нащупал записную книжку и знаком приказал им писать, показывая себе на уши. Обер-лейтенант Гартунг, козырнув («Дурак», — зло подумал Зольдинг), стал торопливо писать. «Нам навязывают подвижный бой, мелкими группами, солдаты все время расползаются в разные стороны. Что делать?»

Зольдинг поглядел в блокнот и громко, как все глухие, спросил:

— Потери?

И сразу вместе с пронзительной острой болью в уши ворвался оглушительный, непереносимый (Зольдинг даже невольно схватился за уши) шум и грохот и голос обер-лейтенанта:

— Потери огромные. Не меньше семисот — девятисот человек. Мы зашли на большое минное поле.

— Тише, я слышу, — морщась от боли в ушах, сказал Зольдинг, в то же время с болезненным наслаждением вслушиваясь в шум и грохот. Смешно спрашивать о потерях в таком котле.

— Позовите майора Ризена.

— Убит.

— Кто командует?

— Никто. Бой идет стихийно.

— Кто из офицеров жив?

— Не знаю, господин генерал.

— Всем командирам рот выслать ко мне связных. Постепенно стягивать бой к центру. — Зольдинг указал на землю перед собой, и обер-лейтенант исчез, а Зольдинг сказал унтер-офицеру:

— Будешь со мной. Имя?

— Унтер-офицер Штарке.

— Штарке, здесь впереди шел русский пленный партизан. Ты знаешь, где он?

— Не знаю, господин генерал.

Бой действительно шел кругом, по всему лесу, не было ни центра, ни флангов, и к Зольдингу вернулось чувство большого проигрыша, неудачи; его провели, как мальчишку, и этим подвижным легким боем отвлекают, затягивают глубже в лес. Теперь они не дадут захватить себя, и начнется бессмысленная изнурительная погоня по всему лесу. Что может быть бессмысленнее? И он опять вспомнил, что предпринял всю эту затею на свой риск и страх. Да, его карта бита.

Прибывали связные, Зольдинг выслушивал их, отдавал приказания, но уже чисто механически, он знал, что никакой победы не будет, не может быть.

Все вновь поступавшие сведения подтверждали мысли Зольдинга. Партизаны вели бой небольшими, примерно по десять — пятнадцать человек, группами, часто меняли местоположение, и бой носил, конечно же, отвлекающий характер. Следовало ожидать новой засады, и лучше всего было отойти. Но кругом минное поле, проклятый пленный, не мог он не иметь к этому отношения. И солдаты обезумели от страха, не хотят рисковать. Зольдинг молча выслушивал донесения; нет, никто не знал главного, кажется, он нащупал, заставляя себя додумать до конца. Он мог бы отсечь себе правую руку — Трофимов его снова одурачил! Он убежден, что на партизанских стоянках никого сейчас нет, и с наступлением ночи где-нибудь в противоположной стороне лесов последует прорыв, если уже не последовал. Зольдинг приказал развернуть цепи как можно шире, охватить кольцом участок леса побольше, постепенно его сжимая; он приказал командирам групп и рот действовать самостоятельно, не теряя друг с другом связи.

Перешагивая через трупы, Зольдинг подумал, что будет нелегким делом захоронить такое количество мертвых (срединная колонна в основном была уничтожена минами, покалечена падавшими от взрывов деревьями, они оказались подпиленными заранее, и, падая, одно дерево сшибало множество других), здесь трупы лежали особенно густо и безобразно, две других колонны задело лишь чуть-чуть, по краям; Зольдинг подумал, что никто никогда в точности не выполняет приказаний и убитых было бы куда меньше, если бы поддерживались заданные интервалы. Некоторые трупы, растерзанные совершенно, вызывали желание отвернуться, но Зольдинг заставлял себя смотреть; он видел разорванные пополам тела, оторванные руки и ноги; он шел туда, к голове колонны, и еще издали узнал Скворцова, лежащего ниц, раскинув руки, с раздавленными, зажатыми толстым красным стволом упавшей сосны ногами. Он был жив, Зольдинг увидел это по его рукам, и легонько потолкал его носком сапога в голову. Скворцов повернул к нему начавшее пухнуть лицо и, не узнавая, попросил воды, Зольдинг приказал освободить его из-под дерева, но когда солдаты приподняли толстый сосновый ствол и вытащили Скворцова, он потерял сознание, потому что ниже бедер у него не осталось ничего, кроме сплющенной, сдавленной и мокрой массы.