Исход - [53]

Пленный сильно припадал на левую ногу, Зольдинг не выпускал из виду хрящевидные, просвечивающие красным на солнце, уши пленного, еще и еще раз подсчитывал свои преимущества. К вооружению, численности, к физическому самочувствию сытых здоровых солдат он накидывал еще фактор неожиданности, и в этом заключалась самая грубая его ошибка.

Когда колонны подошли к сосновым массивам, Глушов передал по телефону Трофимову короткое:

— Пора.

И с этого момента все в глубинах Ржанских лесов пришло в напряженное и торопливое движение. Перемещались на большие расстояния сотни людей, потому что у Трофимова был, в противовес Зольдингу, свой план, и как только войска Зольдинга стали обходить край болота, план Трофимова автоматически пришел в действие, и уже ничего нельзя было остановить ни с той, ни с другой стороны. Кроме того, Зольдинг поддерживал постоянную связь через рацию с Ржанском и фон Лансом, который привел в готовность намеченные позиции на внешней линии окружения.

Оттого, что все пока шло по плану, Зольдингу казалось, что и в седле сидит он особенно ловко, и тело у него ловкое, сильное, он с удовольствием подумал о возвращении в город, какой будет триумф и с каким наслаждением он выспится в своей изысканно-строгой, удобной квартире с лепными потолками и палевыми с золотом обоями в кабинете на черном безотказном клеенчатом диване. Но в то же время именно оттого, что все шло так хорошо, без зацепки, бесшумно и гладко, Зольдингом постепенно начало овладевать смутное чувство неуверенности, какой-то ошибки, совершенной им в самом начале. Он продолжал раскачиваться в седле, внешне спокойный, невозмутимый, и движение продолжалось, он только передал полковнику фон Лансу команду приготовиться к выполнению второй половины намеченной операции. Он ничем не выдал охватившего его чувства тревоги.

И когда пошел сосновый лес, от яркого солнца — медный, чистый, высокий, гораздо выше, чем был на самом деле, с редкой травой из-за густого слоя многолетней хвои на земле, с редкими, крупными темно-синими колокольчиками, Зольдинг, в один миг вспомнив всю историю с пленными партизанами, допросы и разговоры, вспомнив все те странности в их поведении, и пораженный, почти парализованный на минуту необыкновенным каменным безмолвием кругом, бесшумно, беспрепятственно самовыполняющимся планом операции, десятками других деталей, которые пришли в голову, он, весь железный от напряжения, от мысли не успеть, остановил коня и приказал едущим за ним офицерам немедленно остановить движение колонн, — немедленно! — подчеркнул он, и понял, что не успел, потому что высокая огромная сосна метрах в ста от него стала падать на него, покачнулась и стала падать все в той же удивительной безмолвной тишине, и только слышался все усиливающийся свист ее падающей, выгибающейся вершины. Зольдинг оцепенело глядел на нее, и сразу гулко ударил первый взрыв.

20

«Моя Шура, — думал Скворцов, — тебя уже никогда не будет для меня, кончено. Вот оно как на этом свете; но, странно не это, странно, что это еще меня волнует. В сущности, для всех меня уже нет, я уже не существую. А что меня сейчас должно волновать? — спросил он зло. — Уж не Зольдинг ли? Перед смертью Веретенникова я рассказывал ему о греках, красивые были люди, красивые оставили после себя легенды.

Что это со мной?» — опять затосковал Скворцов, вспоминая себя босоногим мальчишкой, с глубокими цыпками на ногах, с целой пазухой холодных, тяжелых слив, наворованных в соседнем саду. Кто-то толкнул его в спину, и он упал и раздавил сливы, а потом они подрались с соседским мальчишкой Федуном. А теперь если сегодня к вечеру еще останется возможность дышать и двигаться, просто произойдет одно из тех чудес, о которых любила рассказывать тетка в детстве. Нет, не останется, чудес не будет.

И тут он опять вспомнил, как тяжелы и прохладны были у него за пазухой сливы; Скворцов услышал звучный свист в вершинах деревьев, — черный дрозд; Скворцов с жадностью прислушивался к звукам леса, жадно глядел по сторонам, стараясь запомнить. Запомнить? Зачем, для чего ему было запоминать? Мир красок кругом почти угнетал своей яркостью. Осталось каких-нибудь полчаса. Чуть меньше или чуть больше. За эти полчаса все равно ничего хорошего для него уже не будет. За последний год убиты почти все люди, которых он любил. Юрка, Веретенников…

Он вспомнил Камила Сигильдиева, татарина, лингвиста, засланного переводчиком; он практиковался с ним в немецком, и Камил терпеливо выправлял ему произношение; сколько на его памяти разослано в разные концы — на службу в полицию, переводчиками в различные комендатуры, даже в гестапо; никто из них больше не возвращался в отряд; о них узнают лишь потом, когда все кончится. Для него все кончится сейчас. Какая тебе разница, что будет потом. Но другие останутся. А Шура должна остаться, потому что она продолжение его, и пока она жива, он не умрет.

А теперь моя очередь, теперь я знаю, почему верят в бога, — можно все свалить на него. Просто тогда все происходит легче, ведь действительно непонятно, где же я буду через полчаса. Неужели все кончено и осталось несколько минут? У меня, конечно, есть возможность рвануть в заросли, но у немцев собаки, они ведь сразу возьмут след.