Исход - [175]

После этого, с сухой иронией продолжал размышлять он, он старался в некоторой мере стать ей отцом. И даже не подозревал, чем это обернется. Когда девушки приезжали в Лондон, он водил их куда-нибудь, иногда вместе, но чаще ее отдельно… почему? В то время он твердил себе, что ей нелегко все время находиться рядом с красивой, безупречной, обаятельной Полли. Ему вспомнился тот плачевный случай, когда Полли сделала завивку, и ей взбрело в голову повторить прическу, и курчавые волосы оказались ей совершенно не к лицу, — как и любой макияж, который она пыталась сделать, — вокруг ее глаз моментально появлялись темные круги, как у панды, — от туши, которая вечно осыпалась и растекалась, потому что она или плакала, или терла глаза, или смеялась до слез, а помаду она съедала с губ в два счета. Клэри до сих пор проливала и роняла еду себе на одежду и в свои семнадцать по-прежнему не замечала как выглядит. Но нет, это неправда. Он помнил, как однажды вечером повел ее в «Лайонз» на углу и как она спросила, имеет ли значение красота: к тому времени она уже состригла свой уродливый перманент, ее волосы опять стали прямыми и короткими, и то, что он ей сказал, расстроило ее, а он окончательно все испортил, заявив, что она нравится ему, какая есть, и она попыталась нагрубить ему, как всегда делала, когда боялась расплакаться, а потом рассказала, как Руперт однажды назвал ее красивой и как это побудило ее казаться не такой заурядной. «Сделаю ставку на личность», — сказала она. И рассказала историю про себя, Невилла и открытие, что ей просто хочется быть симпатичной. И тогда его — внезапно, потому что она казалась такой ранимой, — вдруг захлестнула нежность к ней, поймала в ловушку как внешность, которую она считала отталкивающей, так и ее честность, разящая наповал. Ему хотелось схватить ее в объятия и утешать всеми мыслимыми давними глупостями, истины в которых достаточно, чтобы скрыть ложь, и она милосердно предотвратила этот поступок, заявив, что от выпитого его развезло. Любил ли он ее тогда?

Ему вспомнилось — должно быть, тогда ей было уже почти девятнадцать, — как Лидия сказала, что хотела бы поехать вместе с ним во Францию, и тем самым подала ему мысль, что он мог бы взять туда Клэри — чтобы пережить смерть Руперта, если понадобится. Примерно в то же время именно он сказал ей, что не следует терять надежду на возвращение отца. Был отчаянно жаркий майский вечер, она явилась на встречу в каком-то льняном балахоне, парилась в нем в эту жару, но все равно, услышав от него, как он рад ее видеть, зарумянилась от удовольствия — он заметил. Кажется, с тех пор она начала видеть в нем личность. «Меня вдруг поразило, до чего же мало я вас знаю», — сказала она. И это прозвучало почти как комплимент.

Они заговорили о том, что она перестала писать, и он строго отчитал ее за это. Она ускользнула в туалет — выплакаться, догадался он. А когда вернулась, он попытался подбодрить ее насчет Руперта, и она сразу решила, что и он верит, как она, — эту ловушку ему следовало предвидеть, а он попался.

А потом был вечер Дня победы в Европе. Она явилась в ресторан неожиданно элегантная: повзрослела, удачно подстриглась, черная юбка и мужская рубашка были ей к лицу, и волосы влажно блестели, значит, она хотя бы помыла голову. Они провели замечательный и необычный вечер, задержались в толпе у дворца дольше, чем он планировал, потому что она так радовалась, а он знал, что нога задаст ему жару во время долгого возвращения домой пешком. Они посидели на скамейке в Гайд-парке — именно тогда он вдруг осознал, каким старым должен казаться ей. Она рассказала, что ей известно о влюбленности Полли в него: с ее стороны нелепо было влюбиться в человека такого возраста, как он. А когда он заметил, что, должно быть, кажется ей невероятно древним, она выдала себя, ответив, что нет, не невероятно, и с тех пор, как она его знает, он, похоже, совсем не постарел. Потом сообразила, что расстроила его, и извинилась. Она не имела в виду, что он старый, — только что он слишком старый для Полли. («Полли и она, — думал он, — ровесницы».)

Она осталась переночевать у него, потому что не могла добраться до дома, сидела на его постели в его пижамной куртке, и он принес ей какао. И услышал от нее, как ее отец съедал пенку с ее молока, а значит, по ее словам, любил ее, Клэри, и он, чтобы не уступать, сделал то же самое с пенкой на ее какао. Если Руперт умер, она нуждалась в его любви.

А потом без предупреждения она поразила его до глубины души. Началось с разговора о том, что Зоуи хотела отдать ей рубашки Руперта, а она взяла только самые поношенные, потому что взять другие означало бы сдаться. Но при этом она подумала, что надо уговориться с ним: если через год Руперт не вернется, она смирится с тем, что он не вернется никогда. Потом объяснила, как менялась ее любовь к отцу: сначала она страшно тосковала по нему, а потом хотела только, чтобы он был жив. Подобрать слова, чтобы ответить на это, ему было очень трудно. Но он все-таки сумел, и к тому времени, как он заглянул пожелать ей спокойной ночи, она снова стала почти ребенком и подставила ему щеку для поцелуя. «В конце концов, милый Арчи, у меня всегда есть вы», — сказала она. В ту ночь ему пришло в голову, что ее слова об отце растрогали его так потому, что в глубине души он хотел, чтобы так она сказала о нем самом. И теперь он думал, что именно в ту ночь родилась любовь — в некотором роде. Он заключил пакт сам с собой: если Руперта нет в живых, он будет делать все возможное, чтобы занять его место. Однако возможность его возвращения могла означать нечто совсем другое. Да, так все и началось, — или, по крайней мере, это был момент, когда он осознал, что не желает быть ей отцом.